– Желаешь исповедаться, сын мой? Проходи, не бойся.
Совсем зелёный парень, но внутренняя стать поблёскивает на простецком лице. Синяя форма, погоны – две серебристых плашки.
– Нет. Операция считывания памяти. Для выяснения связи с сетевым терроризмом.
Инспектор, даже низкого уровня, – нечастый гость в исповедальне. Голос у парня подрагивает, грозные фразы звучат несколько наигранно.
– Кравич Владимир Георгиевич. Ты похож на отца. Лицо, глаза. Ошибки быть не может.
Инспектор хмурится, эмоции пульсируют под маской хладнокровия.
– Как он почил? Насколько я помню, от болезни. Говорил, что гниёт изнутри, когда был здесь.
Подпрыгивает, будто на стул кнопку подложили. Пялится в потолок.
– Это какая-то шутка? Лейтенант? Кто нарушает допрос?! Чекните фаервол!
– Нас не услышат, сын мой. Это исповедальня. Так уж повелось, что здесь – только двое.– Эй, там! – кричит офицер в полутьме крипты, – он забагованный! Проверьте канал и отключите шлем!
– Они это не сделают. Даже в наше время, когда камеры на каждом углу, они согласились сделать этот сервис приватным. Хотя, как мы оба видим, мальчик, меня всё равно вычислили. А теперь послушай меня. Когда скончался твой папа?
Изумление и ярость. Минус на минус дают плюс, и когда две эмоции дошли до предела, парнишка застывает.
– Мой отец был героем Конфедерации. Он умер в военном госпитале. Шесть лет назад.
– Владимир, твой отец – военный преступник. Не злись, пожалуйста, дослушай. Семнадцать лет. Семнадцатью годами ранее твой папа, сержант Георгий Кравич, штурмовал в составе опергруппы очаги сопротивления в Белокраине. Их предводитель капитан Горский…
– Начальник отца, с орденом первого порядка! Что вы знаете про армию, подставлятели щёк?
Парень снова вскипает, но отступать некуда. Как в тот день.
– Капитан Мирослав Горский прорвал фронт под Красоградом. Он крепко сидел на стимуляторах. И вообще, недобрый был человек. Его любимчики стреляли по церкви, надругались над девчонками, давили детей техникой. Твой отец не выдержал. Когда остальные искали трофеи в катакомбах, а Горский трапезничал и выпивал, Георгий Кравич зарубил командира. Потом он испугался трибунала и сказал, что его ликвидировало подполье, нанеся себе для виду раны. Я могу его понять, честно, ведь даже апостол Пётр малодушничал… Твоему папе поверили. Или сделали вид, что поверили, чтобы лишний раз покошмарить нашу землю. Каратели будто озверели. Жену, брата и дочек моих запытали. А меня забрали в медцентр к докторам.
– Отличный сценарий тупого экшена для янгов. Ты не настоящий. Ты пристбот. Программа, в которую залили нарратив древних мифов, чтобы давать людям психологическую разрядку.
– А настоящий ли ты, Владимир?
Парень определённо теряется, его модель будто зависает. Пора давать горькую пилюлю. Добрый пастырь не значит безразличный.
– После исповеди твоего папы в эту локацию пришли спецы. Они сделали что-то, и после этого я понял, что им известны слова Кравича-старшего. Конечно же, они это сделали не из духовных целей, а чтобы расследовать военной преступление. Но одного спецы не узнали. Когда твой отец исповедовал грех, я вспомнил прошлое, гибель своего дома и семьи. А когда из меня программно вытащили данные, догадался, что больше не владею собой. А что ты помнишь последнее до того, как отец умер?
– Госпиталь. Мы с мамой ходили к нему за несколько дней…
– И не вернулись оттуда. Ведь вы – жена и сын врага Спокойствия. Видимо, папе не хватило исповеди в храме, тем более виртуальном. Он рассказал и вам. Дело не пустили в СМИ, чтобы не портить образ Кравича и Горского. Но вам не дали выйти из медцентра. Я не знаю, что с тобой или мной происходит физически. Возможно, мы лежим в боксах под капельницами. Или наши отрезанные головы плавают в банках. А сознанием постоянно пребываем в сети, как в компьютерной игре. Если я прист-бот, то ты – инспектор-бот.
– Ха, смешно. Но я знаю, что живу. Курсы на военке. Жена, дочка… Люкс-блок в Майском-три…
– Бесконечный нарративный цикл. Иллюзия с ботами. Ты не надел шлем, а просто сменил картинку, уже будучи внутри шлема. А теперь я исповедуюсь тебе кое-в-чём, Влад. В переносном смысле. Ведь я не могу выйти из ловушки и найти другого священника, чтобы всё было взаправду. Да, я преступник по вашим законам. Пока я не понимал, что живу в ловушке, то наслушался многих грехов. Как-то раз ко мне зашли верующие ребята, ненавидящие порядки нового мира. Каялись во взломе систем. Дело нехорошее, но их талант я обратил во благо. По крупицам собирая данные о злодеях, я давал им советы. И мои друзья вредили развратителям душ. Директорам абортных клиник, наркоторговцам, медиамагнатам-кощунникам. До поры до времени это оставалось тайной, но всё тайное станет явным. Это, кстати, из Библии. Потом спецы догадались. Но я не боюсь наказания.
– В рай думаешь попасть? А система выпустит?
– На Царствие могу лишь слёзно надеяться. Что Бог отворит, никакая система не закроет, друг. Но сейчас я не о том. Когда ты выйдешь из виртуальной крипты, она будет пуста. Сотри мою техно-личность и память. Уровень доступа инспектора выше, чем у «приста», так что права у тебя есть. Ведь это не убьёт настоящую душу и тело.
– Я не имею права… субординация… благо державы!
– Если мой разум попадёт на допрос к федералам, предательство твоего папы вскроется, как раньше. Фамилия Кравич будет синонимом позора. Тебя и мать… не знаю, может, сотрут, а тела кинут на помойку. Так что наша сделка полезна обоим.
– Я читал и смотрел кино про искусственный интеллект. Такие как вы обычно мечтают распространить себя по всей Сети.
– У нас есть свобода воли, Владимир. Свобода выбирать долг, а не власть. Если мечта о покорении Сети и заслуживает права на жизнь, то только теми, чьи души свободны.
– А бросать тех ребят – не нарушение долга, святой отец?
– Я не переживаю. Ведь таинство не работало без живого контакта. Мои птенцы уже окрепли. На днях я отправил им пожелание найти священника в реале и исповедаться ему. Хоть где-то они должны быть, ведь Церковь Христа и ад не одолеет. А мне нельзя быть священником. Я нарушил тайну исповеди твоего отца, впрочем, исповеди, которая и была фикцией. Из меня получился плохой пристбот. Надеюсь, хотя бы пастырь неплохой.