Рабочий день бальяжного судьи города Орлеан, не чересчур богатого, но уже весьма уважаемого молодого дворянина по имени Алуа Сен-Лоран близился к концу. Утомлённый отправлением правосудия, он назначил следующее заседание на завтра в час пополудни и закрылся в собственном кабинете для выполнения ежедневных обязанностей легиста. Он плеснул в бокал вермантонского, раскрыл почтеннейший труд, проливающий свет, по заверениям автора, на сам дух законов, и принялся читать.

Дело ж, однако, не продвинулось далее одной главы, уж больно расслабляющим было вино и уж слишком прекрасно пела некая девица где-то под окнами суда. Алуа, заслушавшись, прикрыл глаза и поднёс к губам бокал. Напиток был столь чудесно хорош запахом и вкусом, что, казалось, его сладостные нотки входили в конкорданс с диезами и бемолями, выводимыми нежным голосом с улицы. Лирическая героиня ожидала своего мужа, овеянного славой, из далёкого похода на Восток, где невежи-варвары своими дьявольскими культами порочили имя Господа.

Алуа резко закрыл книгу, кою сегодня ему не довелось изучить, схватил пальто и треуголку, запер кабинет и поспешил прочь из дома правосудия домой.

— Добрый вечер, господин Сен-Лоран!

— Доброго вечера, достопочтенный господин судья!

Алуа скромно, слегка снисходительно улыбался и отвечал горожанам «добрый вечер», подкрепляя вежливость кивком. Вечернее багряно-рыжее пятно солнца рисовало за крышами домов невероятный пейзаж, которым хотелось любоваться до скончания веков. А мог ли кончиться этот век? Что должно было случиться, чтобы эти полные жизненной силы розовощёкие девицы перестали делать такой нежный, ласковый бри, который Шарль Орлеанский дарил каждое Рождество придворным дамам? Могла ли погибнуть эта прохладная зачарованность покатых, выложенных брусчаткой узковатых улочек? Могло ли померкнуть светозарное величие Короля, августейшего из людей?

— Неужели наступит тот день, когда среди этих великих стен перестанут восславлять Господа? - задумался Алуа, остановившись напротив Собора Святого Креста. — Неужели когда-нибудь здесь будет забыта Иоанна Орлеанская и её великий подвиг? Боже милосердный, не приведи нас, грешных детей твоих, к такому позору.

С балкона открывалась панорама взбунтовавшегося Парижа во всех деталях, словно триптих Босха. По улице шли люди с факелами, распевая «Марсельезу» и таская пред собою телегу с трупами убитых в революционной потасовке людей. Эжен перелистнул страницу и поднял взгляд на Диан. Её серо-зелёные глаза сейчас были берегами во время прилива, в них, таких дорогих, начался солёный потоп.

— Ты думаешь, твой прадед написал всё так, как было на самом деле? – еле слышно прошептала она.

— Я не знаю, но я ему верю.

Красавица-жена беззвучно, одним взглядом руководила слугами, делала замечания сорванцам Люсьену и Антуану, параллельно следя за тем, чтобы яства и питие на столе не заканчивались. Алуа поднял бокал с вином и сделал присутствующим знак рукой.

— Господа, я хотел бы выпить за то, чтобы это золотое время никогда не уходило, за то, чтобы наши с вами жёны всегда были такими же любящими супругами и заботливыми матерями, за то, чтобы королевская лилия Франции цвела вечно, ради наших с вами детей!

— Слава Королю! Слава Франции! — подхватили гости.

— Слава Королю! Слава Франции! — раздался клич с соседней улицы, затем вновь, снова и снова. Процессия революционеров, яростно ненавидящих слово «король», замерла в гневном исступлении, как вдруг навстречу им вышел отряд всё ещё верных Королю гвардейцев, без конца скандирующих, словно молитву, один и тот же девиз. Роялисты угрожающе подняли винтовки. — Месть! Народ убивают! — закричал кто-то, и толпа ринулась на гвардейцев, и улочка потонула в грохоте и воплях, как и весь Париж, охваченный инфернальным безумием.

Алуа взошёл по ступенькам и осмотрел собравшуюся толпу. Он знал почти всех — мужа этой женщины с лицом ведьмы он приговорил к смерти за изнасилование маленькой девочки из деревни неподалёку; вот тот старик всю жизнь, сколько Алуа его помнил, богохульствовал и оскорблял Его Величество, за что постоянно сидел в тюрьме; да мало ли здесь было черни? Однако пришли и те, кто уважал его и вёл достойную благородного человека жизнь, они пришли, рискуя собственной головой. В любой момент они могли лишиться её, как сейчас её лишался Алуа. Малограмотный обвинитель зачитал приговор, с ошибками прочитав определения преступления против народа и революции, в которых обвинялся Алуа Сен-Лоран, старый пёс старого режима, который веками угнетал честный народ и наживался на нём, закованном в цепи. День только начинался, и солнце революции ярко освещало площадь Орлеана, на которой когда-то сияла небесная сталь доспехов Иоанны. Алуа поднял взор к лазури высоко над головой и начал читать молитву.

— Знаешь, Диан, пока мы будем помнить, кто наши отцы, пока мы будем молиться Богу и учить наших детей так, как учили нас, пока мы будем сохранять историю наших предков, Франция будет жить, а золотая лилия будет цвести. Как бы ни надругались над нами, как бы не старались уничтожить нас и извратить наше прошлое, какой бы флаг не развевался над ратушей Парижа, с нами Бог.

Они взялись за руки и вышли на балкон. Где-то в паре кварталов отсюда шли бессмысленные кровопролитные бои. Вдали одинокой горделивостью возвышался шпиль Собора Парижской Богоматери, устремившийся вверх, в Град Небесный, прочь от земной суеты сует и пламенной ненависти жителей этого несчастного града земного. Не так далеко отсюда, среди вековых камней Сен-Дени, лежали утомлённые кости тех, кто привёл этот народ к великолепию, а теперь этот народ не оставил камня на камне, растоптав всё, заботливо посаженное.

К рассвету хаос начал стихать — кажется, народный бунт вновь победил. Эжен и Диан собрали свои скудные студенческие пожитки, бросили уютную квартирку на улице Прованс, и отправились в путь на Запад, через океан, в места, где у французов была Королева. Другая, чужая, исповедующая иную веру, но Королева. И быть может, именно там, у реки Сен-Лоран, вновь расцветёт лилия.

«Принц, пусть Эол преобразится в шквал
И к Главку унесет весь их кагал,
Надежд и мира пусть не знает сброд:
Не может быть, чтоб доблестью блистал
Тот, кто на Францию хоть мыслью посягнет!»
Баллада против врагов Франции, Ф. Вийом