Система климат-контроля в оранжевой переговорной комнате работала замечательно. Раскаленный снаружи июльский воздух моментально превращался в приятный атлантический бриз, над длинным столом красного дерева витали ароматы лимонника и перечной мяты. Анатомическое начальственное кресло приятно охлаждало и едва заметно массажировало спину. Однако, несмотря на всю эту благодать, начальник частной тюрьмы особого режима «Супермакс» Фрэнк Уорден обливался потом и нервно поглядывал на двух непрошенных гостей из Федерального Бюро Дигитализации. Ему и его помощникам уже полчаса вешал на уши малопонятную наукообразную лапшу скользкий правительственный прохиндей. Уорден злился, от прямой агрессии его удерживало только то, что он очень хотел спать.

— Таким образом, мы полностью снимем с вас и с «Супермакса» всякую ответственность за здоровье и содержание этих заключенных. Сейчас вы ежедневно тратите тысячи долларов на поддержание жизни в телах «овощей», мы же предлагаем вам компенсировать лишь некоторые технические расходы и всё. Проблема будет полностью решена в течение суток, — подытожил свой предельно формалистский доклад агент Зенит.

Агент Зенит с первого взгляда вызвал у Фрэнка Уордена омерзение. «Всегда так с этими федеральными геномодами — на вид приличные аккуратные люди, одеты хорошо, общаются вежливо, а внутри — бесформенная слизь и холод. Ещё и эти дурацкие агентурные клички. Черт знает что», — раздраженно думал про себя начальник «Супермакса».

По правую руку от энергичного и общительного Зенита меланхолично пристроилась агент Медуза. Трехмерный проектор, стоящий на столе перед ней, демонстрировал собранию технические схемы и финансовые документы, которые касались предстоящей сделки. Её вид также не внушал Уордену ни капли доверия. Деловой зауженный костюм из черного наноакрила, стилизованный под винтажный рэй бан тактический визор-имплант, руки-протезы из усиленного тяжелыми полиэтиленами борон-карбида…

Было вполне очевидно, кто в этом творческом дуэте является «мускулами», а кто — «мозгами».

— Простите, агент Зенит. Суть происходящего мы с мистером Уорденом более-менее понимаем. С другой стороны, лично я до сих пор не могу осознать, каким образом представители правительства и совет партнеров «Супермакс Лимитед» вообще дошли до мысли о том, что у них есть какое-то моральное право на использование заключенных в эксперименте, — влез в разговор суперинтендант Крис Колдуэлл, первый заместитель начальника тюрьмы, ответственный за безопасность и условия содержания заключенных «Супермакса».

— Мистер Колдуэлл, при всем уважении к вашей должности и месту в иерархии «Супермакса», вы лишь в слабой степени представляете себе степень зависимости вашей корпорации от федерального пенитенциарного лобби — осклабился Зенит.

— Фактически, между вами и большими проблемами лишь один-два официальных отказа от сотрудничества с нашими боссами. Уж, простите, больно лакомый кусок вы себе отрезали.

Уорден в очередной раз за утро поразился беспардонной наглости агента.

— Более того, все условия эксперимента уже оговорены «наверху». Мы с агентом Медузой прибыли сюда по большому счету лишь для того, чтобы подробно изложить вам суть проекта и получить необходимые подписи, — Холеная физиономия Зенита начала утрачивать сервильные черты, на сцене показался офицер.

— Время обсуждать «моральное право» и прочие абстракции уже прошло. По крайней мере, так нам сообщило наше начальство, — добавил агент примирительно.

«Бездушная федеральная махина-геномод против нашего излишне благочестивого пионера-всем-примера, которому самое место в Сэйнтлэнде. Классическое противостояние материи и духа», — резюмировал Уорден, оценивая желваки, проступившие на лице Колдуэлла. Агент чувствовал себя хозяином положения и слишком зарывался, а у первого зама, несмотря на цветущую внешность и уравновешенный типаж личности, был недолеченный ПТСД, сохранившийся еще со времен Второй Трансконтинентальной Войны. Ситуация грозила перерасти в открытый конфликт. Но напряжение как всегда вовремя разрядил второй заместитель начальника тюрьмы, ответственный, кроме всего прочего, за «связи с общественностью» — вертлявый и нервный Дориан Эпштейн.

— Мы всегда рады любой помощи со стороны федеральных властей! Даже, откровенно говоря, непрошенной!, — хохотнул он, с плотоядным интересом рассматривая агента Медузу.

Уорден выразительно посмотрел на Эпштейна, тот с виноватым видом отвел взгляд от корпоративной амазонки.

— Что конкретно случится с телами наших «овощей» после оцифровки?, — спросил у Зенита Уорден.

— Они перестанут в них нуждаться. У нейросканеров есть неприятная особенность — копируя «тяжелую» информацию, они полностью сжигают нейроны головного мозга, убивают естественные логические связи. Если прибегнуть к грубой аналогии, на данном этапе технического развития, нейроцифра не «копирует» информацию, а «вырезает» её с естественного биологического носителя и «вставляет» в стабильные сектора квант-драйва, удаленно подключенного к «Антею» — нашей вычислительной базе. — при упоминании «Антея» голос агента наполнился невероятной гордостью.

— Мы присвоим их личности и память машине, в некотором смысле принесем этих опасных для общества людей божеству прогресса. По-моему, это крайне ироничная история, — агент Зенит соизволил улыбнуться Уордену, демонстрируя белоснежные люминиры.

— Хорошо. Мистер Эпштейн, продемонстрируйте уважаемым агентам их будущих подопытных крыс и кратко расскажите о каждом из них, — почти пробормотал начальник «Супермакса» своему второму заместителю.

Фрэнка Уордена всё ещё клонило в сон. Он был слишком стар для этой непонятной кибервозни в овощной грядке.

Проекция беззвучно включилась — в воздухе повисла голограмма лица истощённого «латиноса» средних лет. Рот плотно накрыт кислородной маской, к ничего не выражающим светло-карим глазам подведены трубки-оросители. Камера опустилась чуть ниже и продемонстрировала собравшимся всю остальную врачебную машинерию — прозрачный кокон-стимулятор, опутавший тело, красную гусеницу биосимбиотической колостомы, присосавшуюся чуть выше и правее пупка, уретральный катетер и, разумеется, капельницы-перманенты, снабжающие «овоща» питательными веществами и нанокомпенсаторами.

— Дамы и господа, на нашем, эээ, голубом экране вы наблюдаете некогда великого и ужасного Алехандро Диаза или «Бруклинского Зверя», как его прозвали наши недалекие друзья-журналисты, — радостно улыбаясь продекламировал Эпштейн.

— Наш дорогой Алехандро был обвинен в пятидесяти двух эпизодах сексуального насилия над несовершеннолетними. Сорок девять эпизодов закончились убийствами. Всё это он совершил в течение восьми лет.

— Содержание этого ублюдка в состоянии искусственной комы обходится нам в шесть тысяч долларов. Это за один день, разумеется, — добавил второй заместитель, переводя взгляд на агентов.

— Мы читали его личное дело и обвинительные акты, медкарточку не видели. Как он оказался в коме?, — агент Зенит, во все глаза рассматривая безмятежного «Бруклинского Зверя».

— Алюминиевой ложкой перебили трахею во время обеденного перерыва, полгода назад. Один из заключенных, бывший «морской котик». Поспорил на интерес, что прибьет «Зверя» одним движением. Почти в этом преуспел, — пояснил Эпштейн.

— После этого нам пришлось поменять все алюминиевые столовые приборы на пластиковые «спорки», и выставить два дополнительных наряда охраны. Может быть, мы успели бы тогда оказать Диазу помощь, но остальные заключенные мешали охранникам к нему прорваться. Встали вокруг него в три кольца, терпели удары шокеров и ждали, пока он не перестанет дрыгаться. Его с первого дня все возненавидели, — добавил Колдуэлл.

— Да, дело тогда чуть бунтом не закончилось, — сонно подытожил реплики своих заместителей Фрэнк Уорден.

— Понятно. Покажите, пожалуйста, следующего, — попросил агент Зенит.

Следующим оказался рослый белый мужчина лет пятидесяти. Тот же кокон, те же маска и трубки, что и у Диаза. Разница состояла лишь в том, что правый глаз здоровяка был омертвевшим и полузакрытым.

— Не пугайтесь, дорогие агенты. Это наш замечательный полковник Йен Стоун — военный преступник, семь лет назад устроивший так называемый Хартумский Инцидент. Командовал нашим ограниченным контингентом, угробил восемьсот морпехов и четыре тысячи местных жителей. Лично участвовал в массовых казнях и акциях устрашения. Жаль, что никаких международных судов не существует уже лет тридцать, он с запасом наработал себе на персональный Нюрнберг, — с энтузиазмом рассказывал Эпштейн.

— Пытался укрыться от правосудия в Сэйнтленде. «Святые» нарушили свой принцип и экстрадировали его. Спокойно провел в «Супермаксе» три года, потом ни с того ни с сего вонзил себе шариковую ручку в глаз, вот так — снизу вверх. — Эпштейн продемонстрировал как именно.

— Да, во время написания очередного прошения о помиловании, — со стороны могло показаться, что эта мрачная история приводит второго зама в полный восторг.

— Повредил себе мозг, мгновенно впал в кому. Врачи говорят, что у него низкая мозговая активность, мне кажется, что вы там ничего уже не наскребёте.

— Постараемся, мистер Эпштейн. Потенциальные возможности нейросканнера превосходят наши самые смелые ожидания, — тоном утешителя заверил Зенит второго заместителя.

— Кто последний? Третьего личного дела мы так и не дождались.

— Тут особый случай, — Эпштейн улыбнулся с мальчишеским озорством.

— У него нет личного дела, он тут инкогнито. Одно, эээ, смежное с вашим ведомство решило перестраховаться. Вы «встретитесь» с ним лично.

В крошечном боксе без окон и видимых дверей царила абсолютная чистота. Прямо посередине комнаты в лечебном коконе новейшего образца спал полноватый мужчина примерно шестидесяти лет на вид. Учитывая его коматозное состояние, он выглядел неплохо — на лице присутствовало даже какое-то подобие румянца.

Уорден, его заместители и люди из правительства обступили мужчину и некоторое время молча смотрели на него. Сплошная безмятежность.

Тишину прервал Эпштейн.

— Его зовут Эштон Харрис и вы наверняка слышали это имя. Сенатор от штата Нью-Джерси, миллионер, филантроп. Курировал разработку первой искусственной клетки, вытащил Халивелл Дайнамикс из долговой ямы. Был одной из ключевых фигур внутри технократической демпартии.

— Потрясающе, — пробормотал агент Зенит. — Как он оказался в «Супермаксе»?

— Всё очень просто. Однопартийцы обнаружили в нем монстра. На протяжении двадцати лет своей политической карьеры Эштон Харрис совершал преступления. Многие политические убийства, официально нераскрытые по сей день оказались на его совести. Сотрудничество с криминальными структурами, распил партийных бюджетов.

— Это не ответ на мой вопрос. — прервал Зенит словоохотливого Эпштейна.

— Его упрятали сюда по личному приказу Президента и технодемов. Арест Харриса и обнародование всех его преступлений привели бы к сильнейшему скандалу со времен, эээ, Уотергейта. ФБР подстроили крушение его частного самолета над Атлантикой и даже выудили где-то похожий труп. Но на самом деле он оказался здесь, и находится в «Супермаксе» уже десять лет. — пояснил второй зам.

Уорден не стал дожидаться вопросов Зенита касательно состояния здоровья Харриса и взял инициативу в свои руки.

— Два года назад впал в кому. Доктора заявили, что всему виной был абсцесс головного мозга.

— Судя по вашему выражению лица, вы сами в это не очень-то верите, мистер Уорден — заметил Зенит.

— Да, мне кажется странным, что заключенный «Супермакса» сумел неведомыми путями заработать себе подобное заболевание. Впрочем, из всех «овощей» мистер Харрис волнует нас в меньшей степени. К нам поступают средства на его содержание от неизвестного доброжелателя.

Зенит в очередной раз позволил себе ухмылку.

— Мистер Уорден, я боюсь, что если вы не передадите его в оцифровку, «доброжелатель» может передумать. Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что у подобной благотворительности может быть лишь один источник.

— Да, я догадываюсь. Когда вы приступите к работе? — начальнику тюрьмы искренне хотелось сменить тему разговора.

— Послезавтра утром. Завтра вечером наши люди перевезут сюда оборудование — один из удаленных инфоблоков «Антея», сервер и всякую мелочь.

В ответ Уордену оставалось только пожать плечами.

— Господа, раз мы всё увидели и услышали — приглашаю вас на небольшой ланч в нашем конференц-зале, — услышал он голос Эпштейна.

За то короткое время, пока Уорден беседовал с агентом, второй зам уже успел подсуетиться и организовать подобие кофе-брейка.

Фрэнк Уорден сидел в своем кабинете на 36-м этаже «Супермакса». Ждущие подписи документы были разбросаны по старомодному столу с зеленым сукном, капсульный кофе казался отвратительным на вкус, а за окном стремительно темнело. Агенты покинули «Супермакс» несколько часов назад, оставив его в весьма дурном настроении. Рабочий день оказался на редкость непродуктивным.

Раздался стук в дверь.

— Войдите, — раздраженно бросил Уорден.

Дверь приоткрылась, на пороге с ноги на ногу переминался Эпштейн.

— Ага, Дориан. Вы наверняка хотите поговорить со мной насчет визита агентов, так ведь? — спросил Уорден без особого энтузиазма.

— Нет, мистер Уорден. Я, эээ, хочу рассказать вам кое-что, чего вы не знаете. Скорее всего, это имеет какое-то отношение к оцифровщикам — Эпштейн подошел к столу начальника тюрьмы и без спроса уселся в одно из свободных кресел для посетителей.

— Рассказывайте, Эпштейн.

— Мистер Уорден, то, что я хочу вам сообщить, касается в первую очередь двух человек, мистера Харриса и, эээ, — вместо того чтобы закончить фразу, второй зам показал пальцем в какую-то точку над головой Уордена.

Фрэнк обернулся и увидел в том месте, на которое указывал перст Эпштейна, портрет основателя и первого начальника «Супермакса» — Эббота Мастерса. Внушительный мужчина с пронзительным взглядом. Волосы цвета стали, черный костюм-тройка. Хороший портрет, одним словом, разве что художник слегка переборщил с темными красками.

Портрет висел в кабинете Уордена уже восемь лет, прямо за его спиной, но тот поразительно редко его замечал.

— Причем здесь покойный мистер Мастерс? — поинтересовался начальник тюрьмы.

— Мистер Уорден, вы были его преемником, однако многого о нем не знаете. Мастерс был весьма близок к технократам, через меня проходили кое-какие документы и я могу утверждать, что незадолго до своей смерти он передал технодемам контрольный пакет акций «Супермакса» через подставных лиц. Сразу после этого сюда прислали хорошо упакованного Харриса, закрыли дверь его камеры и выбросили ключ. А теперь вот Харриса собираются скормить компьютеру. Наводит на неопределенные но, эээ, весьма тяжелые мысли, не так ли, мистер Уорден?

«Похоже Эпштейн всерьез начал подозревать в происходящем какую-то двойную игру», подумал про себя Уорден.

— У меня эти мысли с самого утра, Эпштейн. Спасибо за пищу для размышлений. И еще — не посвящайте в эти дела Колдуэлла, мне кажется что он и без того в нас слегка разочаровался после сегодняшних переговоров с агентами.

— Хорошо, мистер Уорден. Я, пожалуй, пойду — судя по слегка обиженному выражению лица, второй зам ожидал более живой реакции со стороны начальства.

— Подождите, Дориан. Хочу вас спросить — какая тюрьма, по-вашему, является лучшей в мире? — Уорден сам не до конца понял, зачем задал своему заместителю этот вопрос.

— Та, в которой каждый заключенный получает то, что хочет. И остается при этом изолированным от остального мира, пожалуй. Нет ничего страшнее, эээ, счастливого человека. — заместитель самодовольно улыбался, от обиды не осталось и следа, Эпштейну позволили продемонстрировать остроумие.

— Хм, в таком случае нашим овощам очень повезло. До завтра, Дориан. Не падайте духом.

Уорден смотрел на гигантское здание «Супермакса» из иллюминатора автопилотируемого флаера, который уносил его домой. Гигантский зиккурат иссиня-черного цвета разрезал небеса, окрашенные городским освещением в бурое. «Темное сердце Нью-Йорка», так однажды сказал про «Супермакс» Колдуэлл в припадке мрачной сентиментальности. Звучит пафосно, но суть передает хорошо. Это 101-этажное здание было не самым высоким в перестроенном мегаполисе, однако над Манхэттеном оно довлело — «Супермакс» было видно отовсюду. Фрэнк помнил, что до войны на месте супертюрьмы располагался куда более скромный Исправительный Центр Метрополитен, который прозвали «Нью-Йоркским Гуантанамо» за строжайший режим и серьезную систему обеспечения безопасности. «Супермакс» сохранял преемственность поколений — из него никто и никогда не сбегал.

Фрэнк поймал себя на мысли, что персонифицирует тюрьму — для него «Супермакс» был мужчиной в деловом костюме с пронзительным взглядом.

«Супермакс» был Эбботом Мастерсом.

Уорден перевел флаер в тихоходный режим и облокотился на плексиглас иллюминатора, подставив под голову руку. До дома оставалось минут пятнадцать, хотелось немного подремать.

Дома его никто не ждал. Уорден привык к этому — дети давно выросли, а жена пятнадцать лет назад спокойно собрала вещи и переехала куда-то, не оставив нового адреса. К тому моменту они не разговаривали уже полгода. Фрэнк понимал, почему это случилось — у него был скверный тяжелый характер, после войны он начал с недоверием относиться к людям и даже немного бояться их общества. Жена была ему полной противоположностью — живая и общительная. Теперь общается с кем-то другим.

Уорден сходил на кухню, достал из холодильника банку Сьерра-Невады и прошел в гостиную. Диван, телевизор, шипение открывающегося пива.

По СиБиЭс крутили заунывные новостные блоки, и Фрэнк переключил на Юнион Медиа — европейцы запускали новости в одно время с Северными Штатами, и не упускали случая поддеть своих заклятых врагов. Их новости были куда более правдивыми.

«Экологическая катастрофа в Мексиканском заливе продолжает уносить жизни людей. Согласно официальному заявлению Сэйнтленда, экосистема была заражена искусственными клетками-синтеллами по прямому указанию правительства Северных Штатов. В данный момент теократия Сэйнтленда запрашивает у Прусского Союза партию очистных наноботов…», — лишенный эмоций женский голос замолчал — Фрэнк выключил звук. Он отхлебывал пиво и любовался видами Мексиканского залива, стараясь не вглядываться в дохлых морских тварей, всплывших на его поверхность кверху брюхом.

Уорден переключил канал. На Эмтиви дрыгали телесами очередные кумиры молодежи. Переключил ещё раз.

Интересно — в его районное вещание каким-то образом просочился сигнал сэйнтлендского «Гласа Господнего», официально запрещенного на территории Северных Штатов.

По «Гласу» крутили какой-то старый сериал, снятый само собой по библейским мотивам. На экране происходили какие-то унылые передвижения древних иудеев, перемежающиеся пояснениями проповедников и теологов, сидящих за храмовыми кафедрами или в подчеркнуто аскетичных кабинетах. От этого зрелища глаза слипались похлеще, чем от фенобарбитала.

Вот Архангел Гавриил приносит Деве Марии благую весть. Гавриила изображает чернокожий актер с удивительно симметричными чертами лица, у него глубокий голос, его кожа светится невыразимым светом. Мария смущена и немного испугана. «Пожалуй, актриса слегка переигрывает», — подумал про себя Уорден, проваливаясь в сон.

— Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога. Ты родишь Сына… — произносит Гавриил.

Он прерывает фразу на полуслове и поворачивает лицо к Фрэнку, его губы бледны, из глаз текут слезы.

— Уорден, пожалуйста, не слушайте его! Не принимайте его предложения, это хуже чем смерть! Умоляю, Уорден, пожалуйста!

Архангел плачет навзрыд, Архангел кричит.

Однако Фрэнк уже ничего не слышит — пустая банка Сьерра-Невады скатилась на пол. Он крепко спит.

Здравствуйте, меня зовут Эштон Харрис и я мертв. За те десять лет, что я провел в тюрьме, меня перестала пугать смерть — я прожил относительно честную и чистую жизнь, а сидя в одиночной камере согрешить довольно тяжело. Все эти десять лет я боролся с ненавистью к людям, которые предали меня, я мечтал о том дне, когда эта жгучая злоба уйдет. И вот она ушла. Мне стало хорошо. Я оказался в Лимбе, и он один в один напоминает ранчо моего отца из тех времен, когда Север и Юг не были разделены глупыми законами и демилитаризованной зоной.

Здесь я не испытываю той мучительной скуки, которая при жизни заставляла меня вкладывать семейные средства в сомнительные научные проекты и политические кампании, я просто гуляю и дышу воздухом. Даже этот дневник я веду не для того, чтобы убить время, а просто так. «Для себя». Пока я был жив, я не прожил «для себя» ни единого дня.

Момента своей смерти я не помню. Последнее воспоминание — санузел в до боли знакомой камере, чистка зубов, утренний душ. После — долгая темнота, а потом — ранчо.

Здесь есть библиотека, но после смерти я несколько разлюбил книги, тем более в Лимбе они странные и скучные — прерываются на случайном месте, обычно там, где ты перестаешь догадываться о следующем сюжетном ходе или предугадывать сложную мысль автора. Мне кажется, что здесь существует только то, что я знал при жизни. Поэтому и проработка такая необычная.

Зато в этом месте очень красивая природа. Техасские прерии из моего детства, океаны трав, синее небо. Невесомые леса и прозрачные озёра Среднего Запада. Холмы и водопады штата Нью-Йорк. Хорошо, что я успел объездить всю страну, до того, как меня сунули в стерильный ящик.

Иногда я вижу двух других обитателей Лимба. Мы не разговариваем и наши миры не пересекаются, мы видим их как далекие миражи на границе зрения, но почему-то знаем друг о друге всё. Эти двое — страшные люди, их души не знают покоя. Смуглый худощавый латинос, который бродит по бесконечной ночной свалке, сжимая в руках нож. Его зовут детские голоса, он в ярости рассекает воздух, но не может никого найти.

Другой. Военный средних лет. Этот никуда не идет, просто сидит в барханах какой-то африканской пустыни и чего-то ждёт, пока его заносит песком. Мечтает полностью исчезнуть. Мне кажется, он сломался задолго до своей физической смерти.

Я думаю, они оказались в Лимбе, потому что прошли свой ад при жизни, и их не могут отправить туда во второй раз.

Иногда во сне я вижу мужчину моего возраста, у него смутно знакомое лицо, но при пробуждении я не могу ничего вспомнить. Порой мне кажется, что он называет себя Мастером, а ещё говорит, что скоро явится к нам.

Я не боюсь его. В этом месте со мной не может произойти ничего дурного, ведь самое страшное уже позади.

Уорден опаздывал на службу. Разумеется, его привилегированное положение давало ему возможность ходить на работу согласно любому, пусть даже самому причудливому расписанию, однако начальник тюрьмы не хотел подавать подчиненным плохой пример. Нет ничего хуже работничков, которые смеются над неуклюжим и недисциплинированным руководством. Фрэнк ещё в армии на таких насмотрелся.

Флаер ждал его в центре муниципальной аэроплощадки, начальник тюрьмы спешил к нему на ходу обжигаясь горячим кофе из термокружки. Когда он наконец добрался до гостеприимно распахнутых дверей и уселся в кресло, выяснилось что его красный галстук покрылся кофейными пятнами.

Уорден грязно выругался и начал сдирать с себя галстук, не замечая хрупкую фигуру, стремительно приближающуюся к нему со стороны многоэтажного паркинга, расположенного чуть севернее авиаплощадки.

— Мистер Уорден, если хотите, я вам помогу, — у агента Медузы оказался ровный, холодный голос, прямо как у ведущей телеканала Юнион Медиа. Начальник тюрьмы растерялся, медленно до него начинала доходить суть ситуации, в которой он находится. Пустая авиаплощадка и правительственный агент, тело которого было напичкано тактическими имплантами. Никаких свидетелей поблизости.

— Что вы здесь… — Уорден не успел договорить, Медуза схватила его галстук левой рукой и одним ловким движением перекрыла доступ кислорода в легкие Фрэнка. Её правая рука исчезла за спиной и спустя долю секунды вернулась. Агент сжимала в руке пистолет-инжектор.

«Это конец», успел подумать начальник тюрьмы, когда игла инжектора вошла в его шею. В глазах темнело, вся нижняя часть тела оказалась неповоротливой, далекой, будто её переместили на другой конец земного шара. Уорден посмотрел на Медузу в последний раз и окаменел.

Он очнулся спустя миллионы лет, в своем собственном кабинете. Точнее в том месте, которое было воссоздано по образу его кабинета из каких-то мерцающих, пестрых элементов, бесконечно играющих своей формой и меняющих текстуру. За столом в вольтеровском кресле сидел Эббот Мастерс собственной персоной и Уорден инстинктивно начал искать глазами портрет над его головой. Там ведь кто-то должен быть изображен, по логике вещей. И он увидел рамку картины, и он увидел тьму, которая была заключена в ней. Бескрайняя и неизбывная. Из тьмы тянуло жаром и мертвой тишиной.

Мастерс встал из-за стола и щёлкнул пальцами. Видение исчезло.

— Фрэнк, давайте не будем уходить в себя раньше времени. Я тебя не для этого пригласил в «Антей». — голос Мастерса был спокоен и скуп на эмоции, таким Уорден его и помнил.

— В «Антей»? — глупо переспросил Фрэнк.

— Да, вы находитесь внутри вычислительного центра, который занимается оцифровкой сознания. Точнее, внутри моей эмбиент-симуляции. Я осмелился пригласил вас и ваших коллег на свой день рождения.

Эббот Мастерс уселся обратно в кресло, внезапно справа и слева от него возникли подвешенные в воздухе Эпштейн и Колдуэлл. Их лица и тела совершали неестественные мелкие движения, рты были раскрыты словно от чудовищной боли, в глазах застыло безумие. «Бэконовские «кричащие папы», вот на кого они сейчас похожи», — ужаснулся про себя Уорден.

— Что с ними происходит?! — закричал он в лицо Мастерсу.

— Да не стоит так сотрясать воздух, — ответил основатель «Супермакса» недовольно кривясь. — Мои агенты оцифровывают твоих ребят в реальном времени и «по живому». Сейчас они утопают в информации, находятся всюду и нигде. Они больше не нужны.

— Значит и меня оцифровали, — побледнел Уорден.

— О нет, Фрэнк. Ты временно подключен к «Антею» через биокомм, поэтому окружающая симуляция кажется тебе неустойчивой.

— Что вам от меня нужно? — Уорден всё ещё ничего не понимал.

— Сотрудничество, только и всего. Я хочу воспользоваться твоим телом, стать тобой. Теперь у меня есть всё, кроме физической оболочки — спокойно пояснял Уордену Эббот. Его виртуальное тело рассыпалось на мельчайшие пиксели и пересобиралось вновь, подернутое волновыми помехами.

— Зачем?! — вновь заорал Уорден.

— Тебе нужен полный и исчерпывающий ответ?

— Да

— Хорошо, Фрэнк. С давних времен люди мечтали о добром и справедливом вожде, который сумеет создать идеальное общество, лишенное нищеты, войн и болезней. Эта мечта нашла своё отражение в идее Царя — помазанника Божьего. Прошли века, люди потеряли веру в царей, на смену повелителям пришли системы — демократические, социалистические и прочие. Потом появился искусственный интеллект, и люди уверовали вновь.

Пока Эббот говорил, воздух вокруг него гудел от статического электричества.

— Я не понимаю, к чему вы клоните. — Уордену становилось страшно, хотя до этого он думал, что дошел до предела.

— Не спеши, Фрэнк. «Антей» был первым полноценным искусственным интеллектом, а его основой был я. Энграммы моего разума, который на тот момент уже начал медленно разрушаться от бесконечной боли. Рак печени это не шутка. Карты моего внутреннего ада, которые я принес с войны. Невыносимая боль экспериментальной оцифровки, вырезающей из тебя всё человеческое. Технократы использовали меня по моей собственной просьбе и за мои собственные деньги, а «Антей» обрел оригинальный программный язык — язык боли...

— Зачем вы решили оцифровать заключенных? — перебил Эббота Фрэнк.

— Эти люди настоящие аккумуляторы боли, мои энграммы проросли через них и я пересобрал себя в кратчайшие сроки. Я говорю о преступниках. А сенатора Харриса «Антей» пожрал по просьбе технократов — они хотели окончательно избавиться от человека, который слишком много знал.

— Что именно он знал?

— Он финансировал создание синтелл и всю жизнь внимательно отслеживал проект. Мечтал победить голод. А теперь синтеллы медленно побеждают Сэйнтленд и Южную Америку. Каждая искусственная клетка — элемент «Антея», его шпион. Непобедимый агент внутри еды и воды. «Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную».

Эббот Мастерс широко ухмыльнулся, в этот момент Уорден вспомнил поговорку про дьявола, который при большой необходимости запросто может процитировать Библию.

— Причем здесь я?

— По сравнению со мной ты молод, Фрэнк. У тебя кристально-чистая репутация. Ты возглавляешь самую безопасную тюрьму на планете. В конце концов, через пару-тройку часов у тебя появится огромное количество новых друзей-технократов. Ты выставишь свою кандидатуру на следующих выборах президента и победишь. А после, мы превратим мир в гигантский «Супермакс».

В глазах Эббота застыла непоколебимая уверенность в своих словах.

— Но вы полностью заместите мою личность.

— Нет, мы будем сосуществовать на аппаратном и семантическом уровне. «Верхий слой» будет принадлежать тебе, «нижний» — мне и «Антею». Всё Федеральное Бюро Дигитализации представляет собой кукольный театр ИИ, однако никто этого не замечает. Зачастую даже сами работники Федерального Бюро Дигитализации не в курсе, что они просто шестеренки «Антея».

— Я соглашусь на ваши условия, если вы отпустите Эпштейна и Колдуэлла. — отступать было некуда, Фрэнк оказался в полном тупике и соображал быстро.

Он ещё мог попытаться помочь другим.

— Хорошо, — спокойно ответил Эббот.

Первым перестало трясти Эпштейна. Его силуэт стал ровным и начал медленно растворяться в воздухе. Через несколько секунд он исчез. «Дориан вернулся на поверхность», — устало подумал Уорден. «Это хорошо». Начальник тюрьмы видел сон — он шагал по оранжевым коридорам «Супермакса», руки зафиксированы стазис-браслетами, его ведёт суровый тюремщик в черном костюме тройке с волосами цвета стали.

Колдуэлл замедлился, но не исчезал. Его глаза, ещё минутой ранее глядящие в тысячу направлений одновременно, сфокусировались на Уордене. Он продолжал бороться.

— Уорден, пожалуйста, не слушайте его! Не принимайте его предложения, это хуже чем смерть! Умоляю, Уорден, пожалуйста!

Колдуэлл орёт что есть сил.

Однако Фрэнк уже ничего не слышит.