Дальше можно было не читать. Лоснящуюся, свежеотпечатанную копию доноса — первого из многих, — принесли мне двое студентов, парень и девушка. Он был «ботаник», хотя и крупный, она — бледная, худая, непримечательная, но с внутренней статью.
— Сочувствуем вам, — заверили меня ребята.
Я стал преподавателем в ту бурную пору, когда идеи равенства и свободы перехлестнули все края, причудливо сплетаясь к повышенным контролем и слежкой. Уже пятнадцать лет люди строили базы на Луне и орбите, научились лечить несколько страшных болячек, создали новые гаджеты и средства передвижения, но существенно деградировали внутренне. Для тех, кто увидит этот текст, моё имя — символ всего худшего, и авторство установить не составит труда. Десятилетия назад всё было скромнее. В мой портрет плевало не более сотни людей.
Я работал в университете на границе Восточной и Центральной Европы. Безусловно, его репутация, подобно моей, одиозна, полвека же назад это был Всего-Лишь-Один-из-Многих-Вузов, несколько отстающий от флагманов Запада и Востока.
— Приглашаем в клуб почитателей вашего таланта.
— Что? Клуб? К-кого? — я аж закашлялся.
Студенты повторили.
— Наш лидер, Зарина, вы её видели. Она участвовала в семинаре по неомарксизму... И конференции о разоружении...
Честно сказать, я не помнил.
В ближайшую пятницу встреча состоялась. Было человек пятнадцать. Совсем немного цветных ребят: их и так меньше в Восточной Европе, а мой фан-клуб заочно считался едва ли не бункером одного художника из Австрии. Здесь не было прирождённых лидеров и раскрашенных красавиц. Но одна девушка, их лидер, определённо выделялась.
Что вам приходит в голову, когда вы слышите имя «Зарина»? Есть в нём что-то ближневосточное, от арабских сказок. Или тюркское, степное? Возможно, отголоски советского новояза. И щепотка отравляющих веществ, да.
Она не была похожа на толстых девиц с африканскими косичками и железяками в десятках мест. Каштановые волосы, с медным отливом, чуть вьющиеся. Молочная кожа без татуировок. Тёмно-зелёные глаза. Черты лица грубоваты, нос с горбинкой (как потом оказалось, падение с какого-то модного «-цикла» в двенадцать). Ей, едва перевалившей за совершеннолетие, была присуща особая грация, осанка амазонки, берущей, а не клянчащей права.
В тот день они читали мой доклад о русской эмиграции. «Как трудно оставаться на захваченной Родине, так было больно и любить её издалека: два клинка в сердце». Я засмеялся в голос над собственным пафосом: доклад был написан восемь лет назад, на волне второго сноса памятников Белым в Новом Союзе.
— Вас ведь не выгонят? — трепетно спросила Зарина после обсуждения и чаепития.
— Нет, не волнуйтесь. Отделался выговором.
В Восточной Европе был невысок уровень дискуссий, поэтому ценных специалистов нередко жалели. Возможно, тут сыграло роль положение моего дяди, но в этих мемуарах не место семейным перипетиям.
— Может, вам стоит говорить иносказательно? — вскочил тут с места долговязый парень в футболке с флагом одной балканской республики, — изобретем новый язык, ха! Зара у нас специалист.
— Да, я с лингвистики, — подтвердила она, — обговорим это после занятий?
«Фан-клуб», смутив меня, дружно захихикал.