Ковалёв проснулся в незнакомом светлом помещении, на упругой больничной постели, не вполне осознавая, кто он такой и где находится. Глубоко выдохнул, протёр глаза, прислушался к самому себе – самочувствие нормальное, разве что голова немного ватная, как после чрезмерно долгого сна. Ковалёв присел на кровать и осмотрелся вокруг себя, большое окно напротив судя по всему выходило на юг – помещение размером с одноместную гостиничную комнату заливал солнечный свет; проходя через чуть задёрнутые шторы, он приобретал янтарный оттенок. Рядом с кроватью стояла деревянная тумбочка, у левой стены пара стульев с алюминиевыми ножками, в правой стене – дверной проём, ведущий, по всей вероятности, в санузел, вот, пожалуй, и всё. Аккуратное и простое место.

Ковалёв встал с постели и потянулся, туман в голове слегка рассеялся, внезапно для себя он вспомнил беззвучную работу тяжелой машинерии, угловатый «мультиплаз-компакт» в руках, и самого себя, невесомого, в оранжевом рабочем скафандре, подвешенного за страховочный трос посреди чёрной пустоты. Всё это было как будто несколько часов назад.

«Да уж», — подумал Ковалёв, «Чёрт знает что».

Раздался стук в дверь, такую же идеально белую и невыразительную, как и всё остальное. Без всякой паузы дверь приоткрылась – на пороге комнаты стояла девушка в белом врачебном халате.

— Доброе утро, Павел Николаевич! — тонкие губы, холодные голубые глаза, но тон вполне дружелюбный.

— Как вам спалось? Как ваше самочувствие?

Ковалёв растерялся, отчего-то почувствовав себя голым, хотя был одет в застиранный светло-синий халат.

— Спасибо за заботу, всё отлично. Где я, собственно говоря, нахожусь?

— Вы уже второй день в лечебном санатории «Мраморные утёсы». Вчера мы проводили лечебные процедуры, ставили вас на ноги.

Ковалёву нечего было ответить, неловко запахивая халат он только сейчас заметил, как у него пересохло во рту.

— Вижу у вас много вопросов, я отведу вас к профессору Дементьеву – он вам всё расскажет. Вы переоденьтесь пока и приведите себя в порядок, я подожду за дверью.

Медсестра протянула Ковалёву герметичный пакет с аккуратно сложенным в нём серым спортивным костюмом. И уже прикрывая дверь, вдруг обернулась.

— Простите, забыла представиться. Меня зовут Юлия.

Кабинет, в который медсестра Юлия привела Ковалёва, был довольно аскетичным и не слишком отличался от стандартного санаторного помещения – белые стены, белый потолок, стол-бюро, допотопный ростовой сейф и пара картотечных шкафов. Некоторый интерес вызывал стоящий на столе ЭВМ, но, присмотревшись, Ковалёв тоскливо отметил про себя, что аппарат довольно старый и издаёт едва ощутимое жужжание – система охлаждения требовала ухода. Весьма характерно для «Дубны-96». Хозяин кабинета – табличка на дверях кабинета гласила, что его зовут Карл Иванович Дементьев, оказался грузным светловолосым мужчиной с тонкими чертами лица и проницательным взглядом опытного хирурга. «Эффект Гиппократа» чуть оттенялся толстыми и грубыми пальцами, которые могли принадлежать солдату или рабочему, но никак не врачу пенсионного возраста.

Завидя Ковалёва, доктор молча встал и протянул ему руку. По меркам Павла докторское рукопожатие было чересчур крепким.

— Юлия, спасибо большое, можете идти. Не забудьте зайти к Коробову и Ждаху до завтрака – они вчера обжарились на пляже, просят чего-нибудь от ожогов.

Когда Юлия исчезла за дверью, Карл Иванович сел за стол и улыбнулся Ковалёву.

— Да, тот ещё народец. Их присылают на лечение, а они и здесь, в санатории больничного типа, изо всех сил ищут способы причинить себе вред. Позавчера вот несколько бутылок коньяка у них изъяли.

— Здесь у нас, кстати говоря, сухой закон. Но курить можно. Присаживайтесь, Павел Николаевич, что же вы стоите.

Ковалёв сел на предложенный ему стул, доктор же, в свою очередь достал из выдвижного ящика стола початую пачку «Герцеговины Флор» и прикурил папиросу. После, протянул пачку Ковалёву.

— Будете, Павел Николаевич?

— Нет, спасибо, не курю. Я, собственно, хотел узнать, что со мной случилось и как я здесь оказался.

— Вы, товарищ Ковалёв, стали жертвой так называемого эффекта Уортингтона. Долго работали в невесомости, не высыпались, пренебрегали профилактическими процедурами. В результате ваш мозжечок, точнее червь мозжечка, вермис церебелли, начал стремительно деградировать. Такое временами происходит с пятью процентами астронавтов и планетарных «штурмовиков». Ну а потом... одним словом — обычная история. Потеряли контроль над телом в ответственный момент, упали, потеряли сознание, и вот вы здесь — на Проксиме Бэ, или, как говорят местные – на Гоаре.

— Но почему меня отправили на лечение именно сюда?

— Мы специализируемся на различных болезнях мозга. Лучшие нейрохирурги, психиатры, нейропаты – все стараются пройти у нас практику. Я возглавляю «Мраморные утёсы» уже четверть века и до сих пор не встретил ни одного неизлечимого пациента. Вам повезло, через месяц-другой вернётесь на «Розу» абсолютно здоровым.

— «Роза»?

— Да, инженерное судно, на котором вы работали плазма-сварщиком. Я вижу, память ещё не полностью к вам вернулась. Это не беда, через день всё вспомните. Рекомендую вам посетить сад и южный пляж, активный отдых должен подействовать на ваше общее самочувствие плодотворно.

Приглушенный звук удара вырвал меня из сонного оцепенения. Шлепок по сырому мясу, аппетитный, почти «кулинарный» звук. Кого-то ударили деревянной дубиной по лицу. Я отодвинул кучу документов, над которой заснул – разнообразные родовые грамоты, письма с уверениями в благонадежности, бесконечные доносы, и вышел из кабинета в коридор.

Там, в тусклом свечении масляных факелов я увидел мрачную сцену, один из моих «пекарей» — Номик Саморез, воздел дубину над бездыханным телом местного раскулаченного купчишки Тимбо, который повадился ежедневно навещать меня с устным стуком на соседей и дальних родственников. «Бодика из семьи Мирта Фонарщика держит в подполе шестнадцать мер хорошей муки! Уго с Лысого Холма приторговывает маслом втридорога! Вы уж проучите их, дорогой наш экзекутор-тан». Старый идиот, даром что из купеческого сословия, так и не научился писать. Старик забавлял меня, я понимал, что у него самого рыльце в пуху, но каждый раз принимал его и иногда даже выслушивал. А вот Номику он, видать, не приглянулся.

— Саморез, болван ты несусветный, что творишь?! – заорал я, изображая искреннее возмущение.

— Виноват, товарищ экзекутор! Увидал у старого дурня нож за пазухой, а он отказался его сдавать. Отпихнул меня и потопал к вам в комнату. Ну я обогнал его и того.

— Понятно, швыряй его в подвал, потом ступай к Кайлу, посмотри что у него есть на Тимбо. Разберемся.

— Есть!

Шёл второй год тотальных чисток. Революция во всей своей страшной красе – «народный суд» без устали отправлял враждебную контру на виселицу или плаху. Сотни бывших людей ежедневно попадали между жерновов алой мельницы, «Безземельный Союз», некогда бывший небольшим островным королевством под названием Изола, пёк из человечьей муки хлеб террора. Великое подношение Красной Богине. Так мне иногда снилось — пришедшая с древнего плаката «Родина-мать», голодная и слабая, принимала кровавый хлеб и жадно вгрызалась в него. Я сам понемногу заражался псевдорелигиозным бредом, которым мотивировал отсталых и неграмотных «пекарей». Люди здесь жили жестокие и простые, повидавшие на своём веку и бесконечные моровые поветрия, и взаимную резню мелких феодалов и крестьянские бунты – их сердца были готовы к насилию, я лишь направлял его, упорядочивал и давал ему идеологическое обоснование.

Дирижером всего этого революционного действа был Старик, такой же как и я — пришелец с Земли, но куда более опытный и бескомпромиссный, да пара-тройка его высокопоставленных помощников, законспирированных на всякий случай даже от меня. Я же занимал ответственную роль верховного экзекутора, хозяина местных палачей, заодно набирая живой материал для написания будущей кандидатской диссертации посвященной законам линейного исторического развития.

Роль палача я играл уже не в первый раз, но очень надеялся, что мои следующие назначения будут менее суровыми. Разумеется, кто-то должен быть источником террора в других мирах и творить волю Абсолютного Интернационала, но очень хотелось, чтобы этим «кем-то» в следующий раз был «кто-то другой». Всё-таки человеческая психика слишком слаба и лабильна для постоянного выполнения подобной работы, несмотря на «высочайшую степень её революционной необходимости».

Тем не менее, требовать «увольнения» у Старика сейчас, или в ближайшие месяцы мне не хотелось, я хорошо представлял насмешливое недовольство, которое увижу в его глазах. «Недоумок не сдюжил, ушёл от реальных дел». Ну уж нет.

Доведу это назначение до конца, а там поглядим.

Между тем наступал Высокий Час, говоря по-простому – полдень, начало ежедневных казней. Я повязал кожаный фартук и вышел во двор, куда мои «пекари» уже начали выводить «бывших». Это была первая партия – человек двадцать, в основном мелкие дворяне, «таны», несколько спекулянтов, пара-тройка бандитов. Ничего особенного. Весь этот сброд мариновали в подвалах уже несколько дней на воде и сухарях, никакого сопротивления они не оказывали, «пекари» вели их как скотину на убой, задорно перешучиваясь и пиная отстающих.

Камден Правило и Мицх Битый подгоняли ватагу крепко сбитых крестьянских парней, те с явной неохотой тащили из глубины двора здоровенные топоры. Манни Висяк зачем-то прохаживался вдоль распущенного поперек длинного бревна, заменявшего плаху, и придирчиво осматривал многочисленные щербины в коричневом от плохо смытой крови дереве – надолго ли его хватит при ежедневном использовании?

Разглядывая эту ежедневную полуденную пастораль я и не заметил, как позади меня возник Петрел Кайло – мой заместитель, и, по совместительству, главный дознаватель. Парень был простым рудокопом-каторжанином, пока Старик не заметил его революционных заслуг. Ему прочили большое будущее.

— Товарищ экзекутор, прикажете начинать? — мне нравилась манера Кайла обходиться без хождения вокруг да около. Всё остальное – его злое вытянутое лицо, щербатый от оспы лоб и особенный, «сладострастный» садизм – вызывало во мне отвращение.

— Да, Петрел. Сегодня не зачитываем обвинительных приговоров, обойдёмся именами. Казни рутинные, не показательные, столичных «колпаков» здесь нет.

— Слушаюсь. У меня тут мыслишка на досуге возникла, товарищ экзекутор. Может быть нам лучше с утра их в расход пускать – пока они сонные, холодные?

— Мы это уже проходили, Петрел. Первое время работа будет спориться весело, а потом «лесорубам» просто станет лень топать сюда до зари, как на сенокос. Лучше ничего не менять. Как там насчёт бунтарей из Рутении, кстати говоря?

Упоминание наших восточных соседей несколько оживило настроение Кайла.

— «Загонщики» привезут первых послезавтра, товарищ экзекутор. Но выловили мало. Рутенийцы крепкие ребята, редко удаётся взять их за жабры, дёргаются-трепыхаются пока. Да и танских сантиментов у них нету – а то давно бы уже с затихарившимися прибрежными графьями связались и нас бы совместно повышибали.

— Почему завтра?

— Дороги ливнями размыло. А вдобавок опять поветрие с Гниломорья пришло, армейские понаставили санитарных кордонов – пока «загонщики» со своими кривыми телегами их минуют, могут и сутки пройти.

— Ну ладно. Давай, наверное, команду лесорубам. Топоры заскучали .

Ковалёв прогуливался по парку, который уже успел ему изрядно поднадоесть. Ежедневные лечебно-оздоровительные процедуры, ходьба по пустынному пляжу, трёхразовое питание – всё было устроено замечательно, однако чувство скованности и тревоги не покидало его. Угнетали странные, обрывистые сны, угнетали таблетки, которые ежедневно всыпали в него, здорового и крепкого мужчину, медсёстры, угнетало ощущение одиночества. Персонала в «Мраморных утёсах» хватало – помимо доктора Дементьева, Ковалёв познакомился с ещё несколькими врачами, включая физиотерапевта, невропатолога и психиатра, с двумя суточными сменщицами медсестры Юлии и несколькими крепкими мужчинами в тёмно-синих спецовках, роль которых сводилась к периодическому техническому обслуживанию санатория и другим мелочам, вроде ухода за садом. Смущал недостаток пациентов. Помимо Ковалёва, здесь проходили лечение только астронавты Коробов и Ждах, последнего Павел сейчас наблюдал неподалеку от себя – тот сидел на скамье под платаном и что-то сосредоточенно записывал в блокнот. Ковалёв отметил про себя, что писал он нервно и отрывисто, примерно также, как разговаривал.

Миновав традиционный круглый фонтан, Ковалёв подошёл к скамье, Ждах поднял глаза.

— О, Павел. Здорово. Присаживайся.

— Пожалуй, присяду. – садовая скамья была особой, «анатомической» формы, как и многое здесь. Ковалёву, отвыкшему от комфорта, до сих пор было непривычно, что обычные вещи могут быть такими удобными.

— Ведёшь дневник? Я сам тут со скуки помираю, но до такого ещё не дошёл.

— Правило. Психолог ввёл на «сверхдальних». Записывать повторяющиеся сны. Можно подробно, можно кратко.

— Это зачем? – поинтересовался Ковалёв.

— Симптом болезни Уортингтона. Потом отследить легче. Ты же и сам знаешь, что там.

— Да, мне снится иногда всякая дичь. Какие-то бесконечные ряды тяжелой техники, кричащие человеческими голосами шестерни и эксцентрики. Дементьев говорит, что после курса нейролептиков всё пройдёт.

— Сомневаюсь. Кстати, ты в курсе, что корпусов здесь три? Третий корпус к югу отсюда. За забором. Много территории, отдельный пляж.

Ковалёв заинтересовался услышанным, его воображение уже рисовало секретную базу отдыха для партийных бонз и их семей.

— А ты откуда узнал?

— Коробов рассказал. Пытался в город уйти. За выпивкой Заблудился и шатался по округе. Кое-что успел увидеть.

— Интересно, спрошу на досуге у какой-нибудь медсестры.

Ждах нахмурился.

— Я пробовал. Будто в рот воды набрали. Не так уж просты эти «Мраморные утёсы».

— Кстати, давно хотел спросить – откуда такое название? Ни одного утёса я на пляже не видел – песок и волнорезы, больше ничего.

— Белый песок на пляже. Мельчайшая мраморная крошка. Утёсы взорвали. Иначе тут нельзя было строительство развернуть – либо лес руби, либо утёсы ровняй. Выбрали утёсы.

— Это тебе тоже Коробов рассказал?

— Нет, Дементьев. Ему только задай вопрос – все уши прожужжит.

Над кронами парковых деревьев разгорался алый закат совершенно неземных пропорций. Строго говоря, он и не был земным – лучи местного светила, вкупе с необычным составом атмосферы придавали свету безумные оттенки. Глядя на вечернее великолепие, больше напоминающее северное сияние, нежели обычный закат, Ковалёв вдруг понял, что не испытывает никаких эмоций. Ни восхищения, ни интереса. В этот момент он решил, что в ближайшие дни попробует воздержаться от приёма таблеток – просто ради того, чтобы проверить собственные ощущения.

— Тут, на Гоаре, ведь наверняка кто-то жил. Ну, до нас. – зачем-то подумал вслух Ковалёв.

— Жили, я в ИСК-каталоге проверял. Гуманоиды, идентичные людям. По развитию – твёрдый кардашёвский «нуль». Потом исчезли, «микробиологическая аномалия» или что-то вроде того. Нашим «пионерам» на Гуаре пришлось ревитализировать местный океан после этих «нулевиков». Вот так оно и бывает.

Видимо из-за мыслей о погибшей цивилизации, Ждах впал в меланхолию. Убрал в карман блокнот, достал мятую пачку сигарет и закурил.

Рутенийцев доставили на день позже обещанного Кайлом срока. Их, оборванных и грязных, закованных в цепи, подобных диким зверям, тащили к плахе «загонщики», солдаты революции, набранные из амнистированных уголовников и браконьеров. Наступал вечер, «загонщикам» не терпелось получить от своего сотника оплату многонедельных трудов и предаться любимым развлечениям – пьянству и свальному греху в соседней деревне, а мне хотелось поскорее порешать бунтарей, из-за которых Старик уже полгода проедал мне плешь. На всякий случай я решил, что не буду радовать «загонщиков» новостью о том, что за последний месяц излюбленную ими во всех смыслах деревню перетрясли «колпаки», и от былого великолепия почти ничего не осталось. Сами разберутся.

Моросил мелкий дождь, «Колпаки» собирались под навесом из драной парусины. За главного у них в этот раз был какой-то новый уродец средних лет, с лоснящимся от пота безбровым лицом и носом, судя по всему укороченным в ходе ритуальной дуэли. Его имя я не запомнил. Кайло во главе «пекарей» и «лесорубов» уже начал суетиться, рудокопу хотелось выслужиться перед уважаемыми людьми.

— Так, лешаки, тащите их значится сюда, прямо на плаху. Ага, первую десятку раскладывайте, вторую к стенке – подождут, остальных на землю сажайте.

— Камден, Мицх – приведите топоры в порядок, это просто какой-то позор, перед загонщиками стыдно. Как, «точила нету», ты в подсобке на тыльной стороне смотрел? Топай, дурак.

— Саморез, тащи сюда Тимбо-стукача. Да, положишь его к рутенийцам с левого краю, хочу, чтобы старый болван основательно обмочил портки, пока его очередь настанет.

Рутенийцы особенного страха не выказывали, почти все молча легли на бревно-плаху. Лежали они с открытыми глазами — казалось давно смирились со своей судьбой. Так или иначе, их доля была незавидной и предрешённой – на западе их ждали «загонщики» и солдатня, на востоке – перепуганные графья со своими «бедными рыцарями», а с севера подступала безымянная морская чума, новое поветрие из Гниломорья.

Через полчаса я поправил красный шейный платок, взял у сотника «загонщиков» список имён и пошел вдоль плахи справа налево – зачитывать приговоры.

— Инго Марис, ты обвиняешься в контрреволюционной деятельности и служении антинародным силам. Приговор – смерть. Привести в исполнение.

— Пусть тебя поглотит земля, экзекутор! Пусть тебя сожрёт парша!

«Лесоруб», ражий деревенский идиот бьёт топором по хребтине бывшего Инго Мариса – удар, омерзительный хруст шейных позвонков, короткий крик. Средневековые кретины так и не привели инструменты в порядок. Меня порядком мутит, но я не подаю вида.

Один из «мельников» оттаскивает тело багром в сторону, Номик обыскивает труп, потом с кряхтением грузит на телегу. Я этого не вижу, передо мной уже другие имена. Приговоры одинаковые.

— Вад Самопал, ты обвиняешься в контрреволюционной деятельности и служении антинародным силам. Приговор – смерть. Привести в исполнение.

— Я найду тебя в Бездне, экзекутор. И выдавлю твои глаза.

— Раэль Всход, ты обвиняешься в контрреволюционной деятельности и служении антинародным силам. Приговор – смерть. Привести в исполнение.

Сочный удар, кровь так и хлынула. Со временем я перестал замечать её цвет, она кажется мне чёрной. Чёрная кровь из чёрных сердец врагов человечества. Это хорошо. А может быть мне кажется, ведь уже наступает ночь.

— Мира Тамо, ты обвиняешься в контрреволюционной деятельности и служении антинародным силам. Приговор – смерть.

Я отрываю глаза от списка. Действительно — девушка, короткостриженная, лет шестнадцати, губы искусаны, лицо изуродованно до неузнаваемости, штаны из грубой холстины пропитаны кровью. Неудивительно, что я принял её за полумертвого от побоев парня. Движением руки подзываю сотника.

— Я не дурак и вижу, что твои люди с ней сотворили. Так вот, к утру всех насильников ко мне – в подвал. Я отправлю к тебе «мельников», когда твои скоты нажрутся – впустишь их. Ослушаешься – сам займешь их место, понял?

Сотник не стал спорить, испуганно кивнул ржавым шлемом и закусив клочковатую бороду вернулся на положенное ему место.

— Привести в исполнение.

Голова Миры скатилась с плахи. Боль закончилась, закончились страдания. Прости, Мира.

Дальше я шёл уже без остановок.

— Варах Перевозчик, ты обвиняешься…

Удар. Чёрная кровь, белая кость.

— Доггар Удачливый…

— Пощады, экзекутор!

— Ур Солёная Шея…

— Пропадите вы все пропадом, ублюдки кровавые!

— Вио Косарь…

Молчаливо принял смерть. Похмельный «лесоруб» не смог убить с первого раза, со второго промахнулся, угодил в голову – серые куски мозга, белизна осколков черепа.

— Едлик Редкобородый…

Старик улыбнулся, встречая лезвие топора. Такая улыбка сильнее любой площадной ругани. Может быть перед казнью надевать им на головы мешки?

— Железный Гуго…

Одиннадцатым в ряду был мой старый знакомый Тимбо. Неудачливый купец, скверный стукач и отвратительный убийца.

— Тимбо Крес, вы обвиняетесь в попытке покушения на члена революционного суда. Приговор — смерть. Зачем ты это сделал, Тимбо? – последнюю фразу я добавил тихим, «неофициальным» голосом.

Лицо Тимбо впервые за всё время нашего знакомства было умиротворенным и спокойным. Стоило признать — предсказание Кайла о том, что старик обмочится от страха оказалось далеким от истины.

— Да вот, когда на той неделе зятя своего оговорил, задумываться начал. Может я что-то не так делаю? Жить-то хочется. А потом понял, что уже и не хочется, почему-то. И Бездны уже не боюсь, заслужил я её. И вас не боюсь. Даже как-то захотелось инквизитора-тана с собой прихватить. Ну, чтобы одному в подводной тьме не сидеть. Не судьба, видать.

Купчишка начал мне нравится. Удивительно, через какое ничтожество надо пройти некоторым людям, чтобы до конца раскрыть свой характер.

— Даже немного жаль, что не судьба. Но не переживай Тимбо, и до меня очередь дойдёт. А вот в Бездну я не верю.

Глаза Тимбо округлились от удивления – показная ересь тут всё ещё была в новинку. Ничего, через полгода от вашего глупого морского культа не останется ни следа.

— Привести в исполнение.

Когда «мельники» утащили последние тела, к плахе подвели второй десяток рутенийцев, среди которых я внезапно увидел знакомое лицо. Лицо, которое никак не ожидал здесь встретить. Я сверился со списком, так и есть – Имис Врачеватель, собственной персоной. Человек вытащивший меня из могилы несколько лет назад. Быстро подошёл к горе-врачу, без всяких церемоний сгрёб его в охапку и оттащил в сторону.

— Что ты здесь делаешь, Имис? Мне кажется, я отправил тебя в столицу, но никак не на прифронтовую полосу к идиотам с топорами и вилами. Как ты вообще оказался в лапах загонщиков? – я был искренне раздражён этой встречей, и это раздражение было первой полноценной эмоцией за прошедшие дни.

— Экзекутор, Имис не мог изучать чуму в городе, который находится в неделе лошадиного хода от очага эпидемии – мне надо быть там, в Рутении. А принципы профессии Имиса заставляют его оказывать медицинскую помощь всем. Имис — врачеватель. Так Имис попался вашим лешакам — вырезал из паренька арбалетный болт, когда они ворвались в амбар со своими псами и дубинами. Кстати, тот парень умер, можете их за это поблагодарить.

— А теперь должен умереть ты, старый болван. Что мне с тобой делать? Старик хочет видеть тебя в столице, а ты здесь, в списках на усекновение головы. Ты не мог держаться подальше от проблем?

— Какая разница — что сделано, то сделано. Если «колпаки» настолько хотят снести Имису башку, так и быть, зачитывайте Имису приговор. Однако я знаю, что вы человек неместный, для вас важнее всего «целесообразность». «Целесообразнее» всего было бы отпустить Имиса – Имис скоро сделает правильную сыворотку, покуда остальные коллеги Имиса изобретают травяные отвары или взывают к Бездне. Зачем экзекутору-тану «революция» и «власть народа», если через несколько лет никакого народа уже не будет?

Прекрасно, теперь он решил меня шантажировать.

— Имис, ты знаешь обо мне больше, чем все мои «мельники» вместе взятые. Ты понимаешь, что я могу сделать и чего я сделать не могу – прямо сейчас я переговорю насчёт тебя с «колпаками», но ничего не обещаю.

Я сам уложил врачевателя на плаху, после чего передал список имён Кайлу.

— Подмени меня пока, но не зачитывай приговоры. Я схожу, посовещаюсь с нашими уважаемыми гостям из столицы. Есть вопросы.

Ковалёв воздерживался от приёма предписанных лекарств традиционным для всех симулянтов способом– зажимал таблетки под языком и пару секунд показательно двигал кадыком, изображая лицом эдакое усталое недовольство. К счастью медсестры не заглядывали ему в рот, в этом плане здешние порядки были далеки от тотального контроля какой-нибудь старорежимной психиатрической лечебницы.

Несколько дней прошли в обычном режиме, никаких особенных изменений Ковалёв не замечал. В конце недели начали случаться первые лёгкие расстройства сна, появилась эпизодическая раздражительность. Здешним приятелям, Ждаху и Коробову, Ковалёв о своём эксперименте ничего не сообщал, несмотря на ежедневные совместные прогулки в парке.

В середине второй недели бессонница понемногу стала превращаться в проблему, более того, что-то происходило с памятью. Воспоминания о службе на «Розе» перемежались с какими-то трудноуловимыми фрагментами, будто были плохо закреплены в сознании Ковалёва, сложно было сосредоточиться на чтении книг или просмотре фильмов в абсолютно пустой комнате отдыха. В один таких из бессонных вечеров, Павел решился на авантюру — очень хотелось узнать побольше о таинственном третьем корпусе и при этом хоть как-то развлечься.

Покинуть клинику ночью было не сложно – дежурная медсестра не слишком ответственно относилась к обходу коридоров, а здание до утра никто не запирал. Ночной парк выглядел незнакомым и немного печальным местом, свет пары ярких лун освещал кроны платанов — Ковалёву даже не пришло в голову прятаться от кого-то в их тени, впервые за долгие недели он ощущал себя свободным. За несколько минут он пересёк парк, невысокий глухой забор, разделяющий территории корпусов, не составил для него никакого препятствия.

За забором начинался неглубокий овраг, поросший сорняком, после — травяное поле и редкие, невысокие деревья. С каждой минутой Павел всё больше разочаровывался в своей затее, но продолжал идти. Его терпение окупилось буквально через четверть часа – внезапно он вышел из поля на обочину гладкой автомобильной трассы. На противоположной стороне дороги, сотнях в пяти метров от того места, на котором он стоял, располагалось крупное тёмное здание кубической формы. Ковалёв пошёл в сторону сооружения, на ходу прикидывая, где он уже мог встречаться с подобной архитектурой. На ум ничего не приходило.

Находясь в метрах двадцати от куба, Павел осознал, что движется прямиком к парадному входу – разглядел небольшую будку контрольно-пропускного пункта, увернулся от ленивого луча прожектора и продолжил наблюдение из-за невысокого дерева. Над автомобильными воротами КПП висел узнаваемый восьмиугольник с надписью «СТОП», чуть ниже — крупная подсвеченная таблица: «КПП №1. ЦЕНТР ПОДГОТОВКИ СПЕЦИАЛИСТОВ СОЦИАЛЬНОГО ВНЕДРЕНИЯ». Что означала эта тарабарщина, Ковалёв не понимал, хотя от самой фразы вдруг повеяло чем-то знакомым.

Внезапно, он услышал позади себя шорох и обернулся – в тёмном силуэте за спиной он узнал Коробова и одного из «технарей».

— Павел Николаевич, далеко вы забрели. Давайте прогуляемся обратно, с вами очень хочет встретиться профессор Дементьев. – произнёс Коробов каким-то незнакомым, официозным тоном.

— Карл Иванович приехал в санаторий посреди ночи из-за моей прогулки?

— Нет, Карл Иванович приехал, потому что вы всё вспомнили.

Ковалёв хотел возмутиться, поинтересоваться, о чём вообще говорит Коробов, но едва раскрыв рот понял, что тот прав. Он действительно вспомнил всё.

Я сидел в своём кабинете и методично напивался. Если не принимать во внимание лёгкую полынную горечь, скрытую в послевкусии, конфискованное вино было сладким и терпким, на удивление схожим с земным креплённым порто. Я допивал уже вторую бутылку, однако особенного эффекта опьянения не испытывал – мой метаболизм был подготовлен к подобным нагрузкам. Просто хотелось забыться, занять себя чем-то, поглощение выпивки ничем не хуже других развлечений. Я швырнул полупустую бутыль в угол, а голову уронил на стопку бумаг.

Через пару минут в дверь забарабанили.

— Убирайтесь в Бездну! Экзекутор спит. – проорал я. Наверняка у кретинов опять возникло какое-то мелкое ЧП.

— Товарищ экзекутор, откройте, пожалуйста.

Я услышал голос Кайла, значит дело важное. Возможно действительно произошла какая-то неприятность.

Я отворил тяжелую дверь и увидел на пороге Кайло, но не в одиночестве, а в сопровождении целой почетной делегации. За спиной Петрела стоял тот самый столичный «колпак» — безбровый хмырь со срезанным кончиком носа, в коридоре толкались Манни и Камден. Последний сжимал в руках какой-то бурый мешок.

— Я полагаю, вы все не из простой вежливости решили ко мне зайти? – поинтересовался я.

— Так и есть, товарищ экзекутор. Вы арестованы за сотрудничество с рутенскими бунтарями. Пожалуйста, значится, позвольте Манни и Камдену отвести вас в подвал.

Кайло не шутил, у Кайла вообще было туговато с чувством юмора. Всё это наверняка учинил главный «колпак» — как раз стоит и ухмыляется, скотина. Да уж, Старик, события развиваются быстрее, чем ты успеваешь их отслеживать.

— Петрел, поясни-ка – в чём заключалось моё «сотрудничество с бунтарями»? Или я из дружеских соображений вчера зачитал им почти шесть дюжин смертных приговоров?

— Вы отпустили особо опасного агента рутенийцев, Имиса Врачевателя. Оказывали давление на представителей народной власти. Всего этого достаточно для вынесения вам смертного приговора. – вместо Петрела мне ответил «колпак», не теряя своей наглой ухмылки. Ситуация переставала меня забавлять.

— Слава Бездне, мы перехватили Имиса в восьми часах езды отсюда. Он не успел добраться ни до мятежных графов, ни до рутенийцев. Как там тебя, Камден, да? Подай сюда мешок.

Правило передал мешок «колпаку», после короткой драматической паузы тот достал из него отрубленную голову Врачевателя.

— Вас ожидает тоже самое, товарищ экзекутор, если вы по доброй воле не уступите своё назначение Петрелу Кайлу и не отправитесь в подвал самостоятельно.

«Живым вы меня не возьмете, «товарищи». Более того, сейчас я заставлю вас осознать всю досадную глубину вашей контрреволюционной глупости». Да. Хотел бы я произнести подобную романтическую чепуху, но к сожалению, в этот момент всё произошло несколько иначе. Кайло и «колпак» расступились и на меня понеслись мои дорогие «пекари» с короткими дубинами в руках. Я нырнул в сторону и швырнул в ублюдков стол, составив для них пусть и не очень серьезную, но всё же преграду. Пользуясь секундным замешательством противников, я выхватил рапиру и пронзил Камдену глотку. Тот захрипел и в предсмертной агонии ухватился за клинок голыми руками. Пока я вынимал оружие, Манни успел ударить меня дубиной – удар пришёлся в левую руку, но я уже ничего не чувствовал. После первого убийства организм запустил режим боевой регуляции – я ощущал накатывающие волны адреналина и бесконечную ярость. Секунду спустя Манни попытался схватить меня за воротник свободной рукой, но получил укол в глаз и забился в судорогах на каменном полу.

Кайло выхватил из-за пояса мясницкий тесак, а «колпак» рванул вниз по коридору, громко призывая «мельников» на помощь. До меня уже доносились многочисленные голоса со двора. Я швырнул рапиру в труса и с большим удивлением наблюдал, как она вошла ему прямиком между лопаток, напоминаяя какой-нибудь римский пилум.

Стоило мне только отвлечься, как Петрел вогнал тесак в мою грудь. Удар опрокинул меня в сторону, мир внезапно покраснел, и вот, я уже ворочаюсь на скользком от крови полу. Тут вроде бы только пара покойников, откуда же столько натекло? Кайло заорал и бросившись на меня сверху, начал душить – тесак остался в моей груди и в падении я увлёк его за собой. Я вогнал большие пальцы в глаза противника, но Кайло определенно был сильнее, сказывалась обширная практика. Спустя несколько секунд я начал слабеть, и уже проваливаясь в небытие, увидел, как голова Петрела внезапно разбухает и взрывается, подобно арбузу в микроволновке, щедро осыпая меня серым и красным.

Хватка мертвеца ослабла, и я повалил обезглавленное тело Кайла в сторону. Передо мной стоял мой старый приятель Номик Саморез – в руке он сжимал тяжелый эмиттер, судя по громоздкой форме – марсианского производства.

— Ковалёв, идти можешь? Я заблокировал дверь в дом, у нас есть пара минут, чтобы смыться отсюда.

Я молча кивнул, делая вид, будто ничуть не удивился. Выходит, один из моих засекреченных сослуживцев всё это время торчал прямо здесь и прикидывался слабоумным держимордой, параллельно приглядывая за мной. Да уж, хороший из меня начальничек. Однако, для рефлексии и глупых вопросов времени не оставалось – боевая горячка испарялась, по телу разбегались тяжелые волны грядущей боли, а толстые двери усадьбы уже начинали поддаваться ударам десятка палаческих топоров. «Номик» помог мне встать и потащил вниз по коридору, в сторону кладовки, где находился, как я ранее думал, известный лишь мне одному потайной выход.

Я вновь в кабинете профессора Дементьева, сижу на жестком стуле, смотрю в водянисто-голубые глаза.

И вот я стою и пялюсь на Старика посреди просторной комнаты, сплошь декорированной царственным пурпуром. Старик молчит и усмехается ровно так, как я и предполагал. Мерзкая усмешка человека, который знает все события наперёд, но не хочет в них вмешиваться.

— Я думаю, вы прекрасно понимаете, что наш разговор будет не из приятных. – начал Карл Иванович на правах хозяина.

— Ну что, мой юный друг. Ты вляпался в отменно большую кучу дерьма.

Рана в груди ныла как проклятая, болело как минимум одно перебитое ребро, но я все равно пытался выглядеть сильным и равнодушным.

— Почему, Старик? Зачем ты натравил на меня своих людей?

Мне оставалось лишь кивать головой, как китайскому болванчику. Пробудившаяся память заставляла меня вслушиваться в давно прошедший диалог со Стариком. Последний важный диалог перед моим «обнулением».

— Пока вы находились в «Мраморных утёсах», мы выводили из вашего организма амнезиак, очень медленно и аккуратно. А ещё, изучали ваш разум — в периоды сна. Специалисты соцвнедрения это слишком ценный ресурс для того, чтобы выбраковывать их без попытки реабилитации и адекватной проверки.

— Это я-то натравил? Твоя значимость возрастала, но за «мельниками» ты не следил. Настраивал против себя «загонщиков» и армию. Для агента такое поведение — приговор. Когда я всё это понял, мне захотелось самую малость проверить тебя, но увы — твой коллектив не прошёл проверку на личную лояльность. В этом целиком и полностью твоя вина, Павлик. Потому что ты – коммунист, а они — всё ещё дикари, пусть и с красными тряпками на копьях.

— Ну, как я вам, товарищ профессор? Успешно прошёл тестирования?

Ощущение новообретенной «самости» постепенно терялось, поэтому и страха не испытывал.

Моё показное равнодушие начинало трещать по швам, но я всё ещё отказывался признаваться себе в очевидном – это не я требовал у Старика уволить меня, это он ставил на моей агентурной карьере жирный крест.

— Я всегда старался поступать максимально жёстко с врагами революции. Да, признаюсь, никакого удовольствия эта кровавая возня мне не приносила, но и правил агентурного воздействия я не нарушал.

— Боюсь, молодой человек, самый важный экзамен вы, сами того не зная, провалили. У нас и раньше возникали подозрения на ваш счёт, но вы превзошли все наши опасения. Нормальный агент не стал бы имитировать приём нужных лекарств, или идти невесть куда посреди ночи. Подобную поведенческую ерунду мы вытравливаем из вас ещё на стадии первичной гипнообработки.

— А как же Ждах? – поинтересовался я. – С ним-то всё нормально?

— Ваш товарищ по несчастью уже отправлен в Центр на переподготовку. У него всё хорошо – прежняя личность наружу не лезет, не заставляет его творить разные благоглупости. Сделаем из старого агента нового, а он ничего не поймёт.

Старик задумчиво поджал губы и уставился в пустоту. Это всегда случалось с ним перед каким-нибудь длинным монологом – он будто бы прислушивался к невидимому суфлёру.

— Ты слишком увлечён абстрактными идеями гуманизма, Павлик. Люди этой эпохи, при всём своём очевидном примитивизме, ощущают в тебе необъяснимый изъян. Мы должны быть чекистами, друг мой. Весёлыми зверьми, кровавыми палачами, которые делают свою работу, нет, живут своей работой. С яростью и любовью воспевают террор. Я живу уже более трёх сотен лет, на моём счету десятки локальных революций и несколько полноценных политических эпох. Ты представляешь, какое количество человек я уничтожил? Я тоже не представляю, Павлик. Я делаю свою работу очень хорошо. Поэтому я никогда не вернусь на Землю.

Я засмеялся, всё это было по-своему забавно.

— Вот вам самим не кажется, будто что-то не так, Павел? Вся эта галиматья с параллельными воспоминаниями, которую вы прямо сейчас переживаете, все эти внутренние психотравмы? Мы обнулили вас и перезапустили, можно сказать — протянули вам руку помощи. А вы вон что. Очень-очень плохо.

— И что же теперь? Как вы будете меня выбраковывать? Умертвите? Сделаете подопытным кадавром?

Голос старика звучал искренне и торжественно, но в нём не было ни капли печали или сожаления. Он действительно любил Революцию. Террор был центром его существования.

— Посмотри на то, чем оборачивается твоя мягкость, твоя принципиальность. Ты убил молодого Петрела и теперь у «мельников» не осталось лидера. Если я не вмешаюсь, со дня на день они разбредутся по округе, превратятся в обычных мародёров. А ведь ты мог просто-напросто отправиться в подвал и выйти через пару дней, после моего личного письменного распоряжения. Ты угробил Имиса Врачевателя, единственного стоящего врача на этом ничтожном куске суши, подарив ему «свободу». Теперь у новой эпидемии не будет никаких преград. Я бы просто переломал старому идиоту ноги, посадил бы в самую глубокую келью дворца и снабжал бы лишь тем, что ему необходимо для создания вакцины. Ты не умеешь работать с людьми, Павлик. Ты профнепригоден.

Мои панические предположения почему-то очень развеселили профессора Дементьева.

— Нам здесь кадавры ни к чему, Павел Николаевич, анатомию тут все и без наглядных пособий знают. Нет, мы просто вернём вас к «нулевой точке» – агент Ковалёв навсегда превратится в плазма-сварщика, продолжит служить на «Розе». Проживёт относительно спокойную жизнь, лет через двадцать уйдёт на покой уважаемым человеком. Один минус – вспомнить вам будет нечего. Мы всё заберем – не из вредности, а из соображений защиты информации.

Слово «профнепригоден», из уст Старика. Вот тебе и «увольнение».

— Что теперь со мной будет, Старик?

— Люди думают, что «прогрессоры» — это такие благородные доны из книжек фантастов-шестидесятников и нам очень выгодно, чтобы они не знали, какими именно способами мы до сих пор распространяем этот самый прогресс.

— Ничего особенного, Павлик. Я не хочу ломать тебе судьбу и отправлять на выбраковку. Предлагаю тебе промежуточный вариант.

Старик протянул мне капсулу небесно-голубого цвета.

— Это нейроамнезиак на основе плутонианских микроорганизмов. Очень дорогая и редкая вещь, но для тебя, Павлик, мне не жалко ничего. Напомни, чем ты занимался до поступления в Центр?

— Вакуумная сварка, гипербарическая сварка. Ещё работал инженером каркасных конструкций…

— Нет-нет, Павлик. Давай остановимся на сварке. Ты примешь это вещество и впадёшь в непродолжительную кому. Потом проснёшься в кают-кампании одного из многочисленных инженерных кораблей Союза, и будешь помнить лишь то, что тебя зовут Павлом Николаевичем Ковалёвым и ты сильно скучаешь по дому. Потом, когда время пройдёт и страсти поулягутся, мы найдём тебя и ты получишь второй шанс.

Вероятнее всего выражение моего лица подсказывало профессору, что наш разговор окончен.

— Товарищи, проводите бывшего агента Ковалёва. До свидания, Павел Николаевич, было приятно с вами познакомиться.

Мне было страшно, но никаких альтернатив Старик не предлагал. Альтернативы в принципе не были сильной стороной этого человека. Я послушно взял голубую капсулу из его рук и торопливо проглотил.

— Правильное решение, Павлик. Учитывая разницу в субъективном времени, мы едва ли когда-нибудь ещё встретимся. А если и встретимся, ты вряд ли меня узнаешь – я буду уже не Стариком, а кем-нибудь другим.

Исчезла боль в груди, меня немедленно начало клонить в глубокий, спокойный сон. В сонном помутнении сознания я продолжал смотреть на Старика, его лицо и вправду менялось – через секунду вместо обманчиво мягкого и слегка нелепого на вид Старика появился Вождь, суровый и непреклонный. Потом Отец Народов, моложавый и воинственный, ему на смену пришёл Бессменный Лидер. Бесконечная череда самых человечных людей. Своего лица у моего собеседника никогда не было.

— Каждый раз я испытываю разочарование Павлик. Таких как я больше нет и не будет, а смену из вас, добрых и сытых людей, вырастить невозможно…

Возможно Старик сказал что-то ещё, но я уже спал.

Бугаи в синих спецовках проводили меня в полуподвальное помещение на цокольном этаже санатория, а после вывели в длинный технический коридор, прорубленный сквозь залежи белого мрамора. Толстые трёхжильные кабели, тянущиеся вглубь по стенам и потолку коридора, выглядели особенно уродливо на фоне природного кристаллического камня, похожего на лёд в свете люминесцентных ламп. «На кой черт им нужно столько электричества? Сколько они вообще киловольт гоняют через эти катакомбы?» — я хватался за любые, даже самые глупые мысли, лишь бы не думать о том, что поджидает меня в конце пути.

Сопровождающие держались позади и мне оставалось лишь гадать, какие секреты скрыты под их невыразительными рабочими куртками. Что положит конец этой истории – импульсный иглострел с зарядами любимого Стариком нейроамнезиака, или мне без всяких сантиментов пустят пулю в затылок, как только бесконечный коридор закончится и впереди замаячит тупик?

Впрочем, для меня нынешнего между этими вариантами не было совершенно никакой разницы, в любом случае жизнь моя будет стёрта. Окончательно ликвидирована. Сломанные инструменты никому не нужны, даже если когда-то с их помощью строилось «равенство», «братство» и «высшая справедливость».