Из дневника сестры Аделаиды, найденного в больнице им. Св. Марии, Польша.
Датируется январём 1945.
Фонд «Национальное возрождение».


Отсутствие пищи и воды, голод и боль, не терзают душу так, как переживание о судьбе иных сестёр, да упокоит Господь души тех из них, кто сподобился уйти к Нему.

Оставшиеся на этой земле завидуют погибшим, да не будет это вменено мне в грех ропота на Божий промысел.

Павел приходил сегодня, он принёс воды в чайнике, почти остывшей на морозе. Из щелей в окне задувает снегом, а иногда несётся столь противный мне табачный дым, потому спать приходится у выхода. Ночью я пыталась выломать раму, однако пальцы не слушаются. Если бы и получилось, куда бы я пошла?

Через эти щели слышно не только ветер. На чердаке больницы пятый день кричит сестра Женевьева. Те, кто зовут себя освободителями, приходят к ней по три или четыре раза в сутки, хохочут и ругаются с хулой на имя Девы. Один раз я слышала звук разбитого стекла, после чего сестра долго молчала. Я думала, что она упокоилась, и это было бы меньшим злом, однако Женевьева ещё жива, и, возможно, это участь хуже смерти.

Ненависть к солдатам Германии, пусть и раненым, у войск Советов, сложно осудить. На войне свои законы, их близких тоже убивали. Но что должно случиться с душой и разумом, чтобы творить зверства в госпитале? Здесь не видно боевой стратегии и тактики, нет даже чувства самосохранения – ведь лучшие из офицеров Красной России, несмотря на богомерзкий марксизм в их головах и служение палачам, не утратив мужскую честь, карают насильников и мародёров.

Матушка Катарина до Войны вела нам лекции по душевному здоровью. У нашей обители древние, настолько, что стали легендой, традиции душепопечения над людьми с помутившимся рассудком. Говорят, в период монгольского нашествия на месте будущей обители держали захваченных варваров, здесь же хоронили и недавно обращённых язычников Восточной Пруссии.

Пока меня не посадили в келью старого корпуса как в карцер (войска захватчиков заняли более современные здания, где есть современное отопление и нет дыр в стенах), мы с сёстрами стали свидетельницами ужасающего кощунства. Красные «освободители» надругались над могилами, возможно, перепутав равносторонние кресты с геральдикой современной Германии. Не от потревоженных ли духов распространяется смрад беснования, заполонивший больницу? Возможно, я мыслю слишком вольно, ведь души усопших, будь те праведниками или злодеями, уже не в нашем мире. С другой стороны, предания о призраках повсеместны, не может ли Господь попустить им вмешаться в жизнь живых?

Павел – один из тех, кто принимал наименьшее участие в кощунствах. Он совсем юн, возможно, записался на фронт ранее положенного, что выдаёт личную отвагу. Он происходит из древнего русского города с монастырём и древней царской резиденцией. Быть может, воспитание не позволило юноше попирать Крест,, несмотря на исповедуемый атеизм?

Я бы поговорила с ним о его душе, но губы слишком коченеют на морозе, к тому же, я в страхе кусаю их, когда слышу крики на чердаке и во дворе, удары, выстрелы. От гнилой пищи и простуды гноятся дёсны. Говорить мне больно, писать легче.

Юноша, кажется, сам боится старших товарищей. Вопреки агитплакатам Германии, ярко выраженные черты азиатов большинству из них не присущи. Тем более горько видеть сильных, рослых, не без природной красоты, мужчин, созданных для защиты, строительства, воспитания наследников, в роли исполнителей самых гнусных насилий и святотатств.

Господи, я не снимаю тем временем вину с наших народов. История Германии и Польши полна крови. Не проявляли ли мы в благих в целом начинаниях известного избытка воинственности, не попрали ли Христовой любви в общении с народами греческой веры, как двадцать лет назад, когда Сейм сносил их церкви, не вступали ли в бессмысленную вражду и с собственными братьями?

Следуя словам из десятой главы святого Матфея, я более боюсь не за иссыхающее и мёрзнущее своё тело, а за наши души. Третьего дня после захвата больницы сестра Конрадина, несмотря на почтенный возраст за сорок, подверглась покушению на женскую честь. Двое солдат держали её, третий, помимо одеяний, пытался сорвать чётки и Распятие. Конрадина служила в госпитале помощницей хирурга и умело обращалась со скальпелем. Сначала она нанесла ногой удар в причинное место того, кто её раздевал, затем вырвалась, подобно бешеной медведице, из лап тех двоих. У того, что валялся на снегу, с воплем держась за срамные части, Конрадина выхватила штык-нож и встретила им ногу, которой её, упавшую, хотел ударить другой мучитель. Оставшийся в строю капитан, жилистый и щербатый (также его лицо покрывали шрамы: возможно, прежде он был доблестным мужем), принялся душить Конрадину на земле, исходя слюной в бранных и богохульных тирадах. Сначала один, потом другой его пособник, поднимались и начинали бить нашу сестру ногами, мешая снег с её и своей кровью. Затем ещё один офицер взял штык и стал втыкать в тело, похоже, временами попадая остриём в плоть других мучителей. Но они не замечали.

«Чего стоишь, suka?!» – закричал он Павлу. Кажется, обращение на русском значит собаку. Возможно, его обозвали «шакалом» или «щенком» за «трусость»?

Павел слишком молод, и, кажется, он плакал после того, как мучители разошлись по оккупированным кельям и палатам. К нему применимы слова Спасителя: «не ведают, что творят».

Сестра Конрадина погибла вовремя. Ни в коем случае не отрицая её стойкости, я испугалась того бешества, которое она проявила в борьбе. Кажется, ненависти войственно перекидываться на окружающих, на жертв.

Временами я чувствую непреодолимое желание разорвать моих мучителей.

Но ведь Христос завещал молиться о гонителях!

Это тёплое ощущение, идущее от живота к сердцу, затем впивается в мозг раскалённым клеймом.

Или я просто в горячке от простуды?

Я слышу шаги и чую запах дешёвого табака. Они идут за мной. Смеются. Или это смех в моей голове?