Начало 1950-х годов, Москва, Измайлово.

Смех на кухне не утихал ещё минуты полторы.

Волевым усилием выметя из головы услышанные скабрезности, Незаметный гость продрался через межкомнатные шторы прочь от шумной компании. Безвкусно изумрудные, напоминающие о роскоши буржуазных усадеб, они несколько принижали таланты хозяина дома в глазах посетителя. Весь деревянный особняк был таков, полный кричащего китча, заваленный хламом, бумагами и даже остатками пищи.

Разгульные встречи являлись нормой жизни для любимого скульптора Партии. Точнее, таковым он был в прошлом. Недавно хозяина дома перевели на «почётную» должность директора музея – именно в кавычках, ведь все понимали, что в реальности это означало падение. Возможно, пагубные пристрастия в вопросе интерьера были связаны с переживаниями творца в связи с такими изменениями в жизни.

Хозяин дома обернулся, смотря на Незаметного гостя. Взгляд скульптора заметался по лицу блондина тридцати четырех лет, коротко стриженного, в вязаной бело-серой кофте и неброских холщовых штанах. Мужчина обладал пусть и скучной, но весьма волевой узкой физиономией, с которой мог хорошо смотреться на плакате разгромленных германцев. Обычно Скульптор разглядывал совсем другие по типажу физиономии.

– Устали за столом? – спросив, мастер поправил круглые очки над массивным носом, выдающим кавказские корни.

– Также, как и вы, судя по всему. Над чем работаете?

– Если вы знаете, товарищ искусствовед, крупные заказы мне больше не дают. Творю, знаете ли, для души.

Скульптор прошёл к недолепленным эскизам. Кабинет, в противовес остальному дому, был аскетически полупуст: ничего, кроме инструментов, чертежей, черновых статуй. Последние напоминали груду разрубленных голых тел.

У Незаметного гостя дернулось лицо. Первый раз за вечер. Собственно, незаметным его прозвал про себя хозяин дома, поскольку тот не шутил и практически не смеялся.

– К чему ханженские предрассудки? – оживился мастер, демонстративно указывая на сложенные в углу гипсовые формы, – да, я леплю и высекаю их голыми, это позволяет соблюсти все тонкости анатомии. До войны мне доставалось за это, особенно когда изваял Ильича... Меня поносили, словно я делал вождей нагими потому, что намеревался изобразить непотребство между ними!

Гость скривил улыбку, словно представив, как Сталин вершил бы «непотребство» с Лениным. Сделал он это едва заметно: возможно, опасаясь, что советские спецслужбы умеют читать мысли.

– Проблемы в их головах! – брезгливо воскликнул хозяин дома, – их заботит страсть телесная, но не красота духа!

– Духа? Вы хотели сказать – «психики»?

– Да... Наверное. Конечно. Это всё естественный процесс.

1907 год, Российская империя, Эчмиадзинский монастырь.

Тёмная келлия в горах. Это место похоже на исполинский камень, в котором кузнец-титан высек ячейки комнат. Синий свет из окна перемешивается с рыжим от свеч.

«Это мрачная атмосфера подпортила мой настрой. Это всё атмосфера, волки и огни» – думает мастер.

В Мюнхене он встречал поэтов и мистиков, упивавшихся шармом Танатоса. Реальная смерть, как ни обыденно звучит, – оказалась страшнее. Особенно на фоне зимы в горах.

Снова несётся вой с предгорий. По пути сюда солдаты стреляли в волков, те заходились рёвом и хрипом, – обречённо, а вовсе не красиво и не гордо, как напишет в стихах щеголеватый германский студент. За окнами экипажа мерцали огни. Болотные? Но на равнинах Армении нет болот.

«Не испорти его лик» – властно говорил владыка Сукиас, а вчерашний студент почтительно кивал. Первый заказ для выпускника-скульптора: сделать посмертный слепок физиономии – не кого-то, а почившего главы духовенства армян.

В целом ему нравилось работать на задворках Империи. Не только потому, что он сам из Эриванской губернии. Здесь не правила бал Российская Церковь. Скульптор был талантлив, и семена вольнодумства уже проникли его в голову. Лишний раз отсвечивать перед духовной цензурой он не желал.

Усопший владыка лежал на патриаршей кровати, облаченный в простой монашеский подрясник. Их оставили наедине, и юный скульптор занялся лепкой.

Нитка, проклятая нитка! Как можно было её забыть? Первый опыт? Конечно. Но ведь столько раз упражнялся!

Между пальцев застрял гипс и волоски из бороды мертвеца. Несколько минут мастеру пришлось сдирать полуиссохшую массу с лица покойника. Это было не особенно жутко, но вызывало чувство противоестественности.

Коптят свечи и масляные лампы. В келье холодно. Зима – время смерти.

Скульптор пытается встать. Налить себе воды или попросить у монахов травяной настой. Сердце прекратило колотиться, но это не принесло облегчения. Какая-никакая пульсация жизненных сил сменилась ледяным, как ветер за окном, ступором.

Его учили, что при кристаллизации гипса поверхность живой плоти согревается. Именно от этого у владыки Хримяна распахнулись веки. Вот и всё, никакой мистики. Почему он тогда оцепенел? Угораздило застыть даже не на стуле – на коленях у покойника.

Юный скульптор не помнит, сколько смотрел в глаза владыки, прежде чем отпрянул и с грохотом опустился на каменный пол.

– Естественный процесс. Это всё – естественный процесс, – шепчет облитый по́том, дрожащий, измазанный гипсом молодой человек, пока монахи бегут на шум.

– Не против, если я закурю?

– С этим на веранду, пожалуйста! – бескомпромиссно сказал хозяин дома, оторвавшись наконец от приступа то ли воспоминаний, то ли размышлений.

Гость убрал пачку «Астры» в задний карман брюк.

Редактор газеты с грудастой супругой старше себя, вызывавшей у Скульптора взрывы похабного юмора, недавно покинули дом. На кухне тихо бубнил кто-то еще, но и они, вероятно, готовились уйти. Время шло к десяти вечера.

– Здесь – место особой атмосферы, – задумчиво сказал хозяин, – нельзя её портить.

– Я понял, прошу меня извинить, – ответил гость, пожимая плечами.

– Знаете ли, египетские жрецы, надзиравшие за храмовыми статуями, отказывались даже видеть семью, когда служили у этих изваяний. Еще, к слову, не принимали обычную пищу и вино. Мне, скромному советскому трудяге, до такого совершенства далеко, ха-ха!

Скульптор панибратски, словно для примирения, протянул гостю бутылку «Цинандали», судя по плеску на дне, опустошенную где-то на две трети.

– Прошу меня извинить. Не сегодня.

Разговор об алкоголе был, похоже, неприятен для гостя. Он демонстративно перевел взгляд с бутылки и вперился глазами в силуэт, укрытый бордовой скатертью с бахромой. Судя по росту, там были две фигуры: одна среднего мужского роста, другая – низкая.

– Новые эскизы. Пока – без головы, товарищ...

Скульптор словно прочитал болезненный интерес в мыслях гостя. Видимо, по лицу. Скульпторы – они такие, в лицах разбираются.

– Не могу показать, увы. Друзья-творцы это не приветствуют.

Впервые друзья-творцы заговорили с ним при создании маски писателя-бунтаря. Сначала мастер погрешил на испуг двухлетней давности в Эчмиадзине.

В этот раз от среагировал чуть спокойнее. Ноги не подкосились, однако в груди загремело камнепадом, когда щель между мясистым носом и бородой-лопатой покойника методично задвигалась. Из щели неслось бормотание. Шел звук изо рта или проникал прямо в голову? Скульптор не понял, восприятие его в те секунды перешло за границу обыденного.

«Мы друзья. Мы творцы. Ты творец. Мы тоже творцы.» – сказали они.

«Сохрани наш дом. Мы не должны уйти.»

Скульптор ощутил тепло, исходящее от кожи мёртвого писателя-вольнодумца. Нет, не от кожи: изнутри его сущности.

Был лишь один человек, который мог объяснить происходящее, не предав мастера анафеме, как сделали ранее с лежащим на кушетке бородачом. Двоюродный брат скульптора прославился в качестве духовного учителя. Сейчас, как писали в газетах, он совершал крупный вояж по странам Востока.

Брат приехал в Москву через два года после первого контакта Скульптора с друзьями-творцами. Вдохновитель учения Четвертого пути, как он называл свою школу, в основном встречался с философами и вербовал учеников, однако выделил время и родственнику. После разговора мистик долго ходил по комнате, устланной восточными коврами, и возбуждённо хвалил себя: «я знал, знал, что они пробуждаются! Ты, братец, свидетель!»

Неискушенному в мистике Скульптору брат пояснил, что в теле человека есть разные души. Одни уносятся после смерти в Высшие планы, другие – могут остаться на земле (то, что они говорят о себе во множественном числе, учитель объяснял многомерностью жизненных впечатлений). Создавая точную копию лица, пока дух не до конца «выветрился», автор посмертной маски помогает эманациям творчества и идей покойного, продолжать жить на «земном плане».

Скульптор вспомнил завершение ужасной ночи в монастыре. Тогда иноки, хороня патриарха, постоянно повторяли, время от времени – цыкая прямо в ухо молодому творцу: «всё прах, прах к праху, все в него уйдем!»

«Разве не прекрасно? Я ведь мечтал делать временное – вечным! И где твои слова о прахе, глупый черноризец?!» – думал сейчас Скульптор.

Но в этот раз его гордыня потерпела крах. Друзья-творцы, на вкус Скульптора, будто поиздевались над телом писателя, попросив создать памятник с руками под поясом. Граф-литератор получался как бы пленником. Зато лицо производило неизгладимое впечатление: мало того, что черты переданы один-в-один (когда смеркалось, Скульптор замечал движения на поверхности красного гранита), ещё и борода напоминала то ли грозную тучу, то ли клубы огня с дымом.

Возбудил монумент и сторонников реакции, – увы! Не раз говорили черносотенцы, что от памятника веет бесовщиной. И продавили-таки его запрет!

Друзья-творцы наградили Скульптора сверлящей болью в голове и потерей аппетита на две недели. Впрочем, не у всех ли отвергнутых творцов, бывает нечто похожее?

Гость замешкался, ожидая, видимо, списка «друзей» – прочих богемных паразитов. Но Скульптор не почтил его развитием мысли.

– Не слишком ли вы увлечены смертью? – продолжил гость после паузы, – вам вменяли отход от соцреализма за то изображение Владимира Ильича.

– Всего лишь небольшая заминка. Косность царских чиновников передалась и новому режиму, увы. Не все видели во Владимире Ильиче титана, Прометея – для них он остался лишь самым крупным из племени номенклатурных карликов.

На лице Гостя промелькнула эмоция, как у рыбака после успешной подсечки. Мастер серьезно захмелел (почему и потерял такт), однако среагировал мгновенно:

– Я что-то не так сказал? Большевики – это титаны, это гении, дарители огня человечеству! Я знал Владимира Ильича! Я любил его! И продолжил любить, когда он ушёл! Не смейтесь похабно – женщин не любят так, как гениев, как друзей, даже мертвых... Друзей и творцов!

Гость, стоит заметить, и не думал похабно смеяться. Да и вообще, лицо его стало непроницаемым.

После свержения царизма друзья-творцы посетили Скульптора снова. Как Иисус в Библии, первый раз придя странником, во второй – обещал явиться в могуществе, так и они, прежде прячась от взора реакции, вскипели, развеселились, поселились в разграбленных дворцах, в обществах поэтов, залах партсобраний.

Скульптор действительно был близким товарищем Вождя. В двадцатые он стал ведущим автором статуй в Советском Союзе. Того, кого раньше грубо окликали монахи – ныне превозносила советская пресса.

Друзья-творцы помогали Скульптору вдохновением. Это была, как говорят биологи, симбиотическая связь. Он заливал гипсом только что умершие лица, ощущая в пальцах ни с чем не сравнимое покалывание. Выходя из тел вождей, литераторов, воинов Красной державы, крупицы их личностей перемещались в монументы силой таланта Скульптора.

Народ обновлённой России больше не гнал его и не сносил изваяния, а приобщался к источаемому ими духу античных гениев.

Иногда друзья-творцы были шутливы: один из памятников Ильичу они приказали (нет, не стоит очернять их: настойчиво предложили!) отлить из колоколов монастыря-скита и расположить прямо возле стен главной обители, дабы сквозь посмертную маску «Вождь смотрел на падение мракобесов».

Кстати, чуть позднее и отвергнутое черносотенцами изваяние было установлено.

Гениальный Циолковский и несгибаемый Дзержинский, пламенный Горький и неумолимый Свердлов, фурия Цеткин, мистик Булгаков, шутник Ильф... Десятки друзей-творцов поселились в бронзовых, мраморных, гранитных головах. Они оказались не прочь облюбовать даже реакционного Достоевского, что было странно для Союза: вероятно, видели в мыслях писателя не только черносотенный обскурантизм, но и что-то своё.

Именно Скульптору доверили создать титана – Ильича на Дворце Советов, на этой новой Вавилонской башне, – только помешала проклятая война.

Почему творцы – они, раз творил он? Задаваясь этим вопросом, Скульптор вспоминал свою первую неудачу. Казалось, что он всегда хотел не просто слепить лицо, а делать то, что делает сейчас. Мудрые друзья показали: без них он работал на отсталых церковников, и работал криво-косо. Сейчас же друзья-творцы предохраняли Скульптора от ошибок, возносили самого на пьедестал гениев.

В последнее время друзья стали мрачнее. Неужели из-за его ссоры с Вождём?

Что-то менялось в воздухе.

Скульптор надеялся, что друзья-творцы смогут его защитить. Ведь они теперь в долгу, они!

– Ваш Ленин похож на тибетского гуру, вот что я скажу! Вы эзотерик, идеалист!

Гость вскочил со стула и принялся расхаживать туда-сюда, помахивая пальцем, как сердитый на хулиганов учитель.

– Я изучал, изучал книги... Советовался с этнографами. Ваш брат, двоюродный, он ведь был сектант! Что за игру вы затеяли со своими... друзьями?

– Вы пришли арестовать меня, Михаил.

Звенящая тишина повисла в комнате под стрекот далеких насекомых.

– Специальный отдел по изучению угроз, которые не в силах понять рассудок материалиста. Я всё думал, существуете вы, или это досужие россказни.

Гость нахмурился, с трудом скрывая изумление.

«Откуда он знает, читает мысли?»

– Мне рассказали ваши друзья-творцы.

– У меня нет друзей в кругах дегенератов! – сплюнул Михаил, в списке гостей значившийся совсем не так.

Скульптор постучал пальцем по черепу с залысинами.

– Здесь. Ваши друзья-творцы находятся здесь. В голове. Вы ведь сотрудник спецслужб. Я бы назвал ваших друзей-творцов – ищейками. Они мне сильно помогут. Если бы вы были держимордой-дуболомом, тогда да – в вашем черепе только ветер дул бы между ушами. Но вы слишком долго изучали нас, и сами стали уязвимы.

– Зато у вас мозг большой, да. Только вот сгнивший!

– Это обвинение в сумасшествии? Вы мне льстите, Миша. Брат говорил, что безумцами называют тех, у кого особенно сильна душевная энергетика. Вы пытаетесь отвратить неизбежное. Пока были сильны церковники, пока правил царь, друзья-творцы боялись. Ваши старшие коллеги убили их. Вы хотите обуздать прометеанскую стихию, стреляете друг друга по подвалам и проламываете черепа ледорубом. Но вся эта картина – пейзаж кровью, вы написали его, вы расстреляли своё будущее. Я лишь расставил фигуры на фоне.

Говоря это, Скульптор скинул бордовое покрывало с заготовок. В коренастой фигуре сотрудник особого отдела Михаил Рудин безошибочно узнал тело Вождя. Не героически статное, а щуплое и кособокое. Вот они, следы недавней ссоры. Тем не менее, Михаил не мог не признать: это больше похоже на реального Хозяина, чем статуи на площадях.

Второе тело было совершенно обычным. Если прибавить голову, будет метр восемьдесят два-три, наверное. Худое, в меру атлетичное. Такие бывают у людей, связанных с армией. Или у спецслужбистов.

– После войны у нас возникла проблема, – сказал Скульптор побелевшему гостю, – за океаном появились мощные мастера работы с гениями. Друзья-творцы сказали, что они будут талантливее нас! Друзья-творцы любят сражаться друг с другом, и они потребовали... нет, сердечно попросили, об одной услуге. Они больше не хотят видеть Вождя живым. Пора армии его гениев вырваться на свободу, поселиться среди людей. Друзья-творцы предупредили, что многие статуи будут снесены. Но в будущем, через двадцать, или сорок, или семьдесят лет, – результат будет поразителен! О, действительно, как вы там шутили про себя? В каком-то смысле энергетическое тело нынешнего Вождя овладеет прежним…

– Сейчас вы пройдете со мной. И всё это перескажете. Если повезёт, то закончите в сумасшедшем доме. Только последнюю фразу советую не повторять больше нигде.

Михаил не брал пистолета: кобуру трудновато спрятать на банкете, да и рассчитывал он только на разговор. Однако откладывать задержание стало делом преступным.

Сотрудник отдела двинулся на Скульптора. Спятивший творец был довольно крепок кавказским здоровьем, но уже изрядно стар. Только сейчас Рудин понял, что свет несколько минут как выключен. Это успел сделать хозяин дома? Или лампочка сгорела?

Скульптор двигался назад, будто пытаясь войти спиной в стену и просочиться на улицу. Попутно он издавал однообразный бубнеж, как плохо наученный чтец в церкви.

–Помогитепомогитедрузьяпомогитеязавасязавасзаваспомоги

Сотрудник особого отдела беззвучно встрепенулся и через мгновение грохнулся на паркет. Из-под ног Михаила выкатилась бутылка от «Цинандали». Глухой удар затылка о край ведёрка с гипсом, затем – хрип. Скульптор ожидал матерной тирады, – друзья-творцы в головах любят разразиться бранью, – но спецслужбисту хватило выдержки, чтобы молчать.

– Помогли... друзьяпомогли. Друзьяпомогли.

Скульптор безучастно, не выражая никакого злорадства, встал на колени перед гостем в штатском. Кровь заливала гипс, как стре́лки красных фронтов – карту Гражданской войны.

– Не выразительное лицо. Но правильное. Волевое. Для предстоящей операции – самое оно...

Последним, что почувствовал перед смертью Михаил Рудин, были прикосновения пальцев Скульптора, выражающие такую любовь, на которую не способен самый страстный мужчина к своей женщине. Любовь к смерти.

Богдан Рудин страстно боролся с желанием опустошить оставшийся коньяк. Сами похороны старшего брата – и старшего коллеги, – не ударили по нему фатально. Всё же сотрудник МГБ обязан держать в узде личные переживания. Спецслужбиста мучало другое.

Скульптора нашли в своей спальне, с признаками лёгкого похмелья. Регулярные банкеты в его доме не были тайной для партийцев. Во время одного такого произошёл несчастный случай с искусствоведом Рудиным, как его знали немногочисленные друзья, – а кто был на большей дистанции, не в курсе были и про фамилию с именем. Старший брат Богдана действительно увлекался искусством до начала карьеры в НКВД; вероятно, поэтому ему поручили «пасти́» Скульптора.

Если бы Рудины состояли в «обычном» МГБ, Скульптора, не взирая на заслуги и почтенный возраст, допросили бы по всей строгости. Но тут велась тонкая игра, согласно правилам которой, за искусствоведа никто особо не должен вступаться.

В рабочем кабинете мастера обнаружились несколько сырых слепков. Весь кабинет был уставлен чем-то для работы, только одно место у стены пустовало, словно оттуда убрали важную улику. Это, конечно, не доказывало ничего.

Рудин-младший знал из разных пересудов, что в верхах СССР сгущаются тучи, но помешать этому не мог.

Он видел белые частицы на лице брата в морге. Значит, Скульптора пускали к нему. Зачем? Миша не был знаменитостью. Сотрудникам секретного отдела не ставят памятники.

Догадки не давали Рудину ответа.

Помог бы прямой допрос.

В одну из июньских ночей Богдан отдал приказ о задержании бывшего фаворита Партии. Операция проводилась тайно, ведь прямых доказательств причастности деятеля искусства к смерти Михаила Рудина, не нашлось.

Когда группа сотрудников Отдела вошла в богатый, не под стать советскому человеку, деревянный особняк, с плохо подметённым полом, хозяин уже скончался.

Он отошёл в мир иной, кажется, мирно – никто не заподозрил бы насилия. Незадолго до их прибытия, как скажут медики. Так уж получилось, ведь он был стар. В какой-то момент у кровати Богдану показалось, что губы Скульптора шевелятся, и несколько секунд он шептал что-то вроде:

– Неуспелинеуспелинеуспели

Богдан не знал, какой был голос у мастера, но говорил это будто не он, а какая-то гадкая тварь внутри.

Затем из глотки трупа вышел смех. Может, легкие выпустили воздух? Рудин-младший не был медиком, но списал все на естественный процесс.

Богдан стоял в задних рядах на похоронах великого скульптора Советского Союза. Пламенные ораторы из Комитета по делам искусств живописали заслуги «титана и гения», пусть в последние годы и лишенного заказов от Иосифа Виссарионовича (об этом, естественно, не говорили).

На могиле установили памятник авторства самого почившего. Лысый человек с рубленными чертами, в одежде, похожей на хитон восточного монаха, сосредоточенно упирается в собственную ладонь. Лицом памятник больше напоминал его брата: бритого наголо, с орлиным горским носом. У того еще были усы, но нижнюю часль лица «мыслитель», чем-то схожий с Роденовским, закрывал ладонью. Вниз от груди у памятника шли узоры, напоминающие о волнах воды или сполохах энергии. Если мыслить мрачнее, они были похожи на лоскуты аккуратно содранной кожи.

Тот, кто всю жизнь маниакально снимал слепки лиц, не удостоился портретного надгробия для себя. Была это ирония судьбы или план тех сил, что убивают сотрудников МГБ и скульпторов без всяких доказательств? Сил, которые действуют не по известным физическим законам.

Где тогда лицо Скульптора, и кто смотрит его глазами?

Где его собственная психическая сущность или, как говорят верующие, душа?

Богдан Рудин занимался борьбой с антисоветскими сектантами и декадентами, однако оставался материалистом, потому не мог предположить. Исследования связи Скульптора с восточной духовностью и масонством вёл Рудин-старший; без его помощи расследование зашло в тупик.

А через год умер и Вождь. Перемены захлестнули державу, и уже никто никогда не узнал, чем отдавал долг «друзьям-творцам» великий деятель искусств СССР.