Пожилой мужчина отчаянно желал покинуть горящее здание, а также избавиться от запаха человеческого мяса в ноздрях. Сжигали его соотечественников, а также местных жителей, которые прогневали восставших принятием христианства или хотя бы симпатией к европейцам.

Павел Иосифович не был религиозен (уж до этой ночи точно), а также сторонился политики, однако работа в Русской Духовной миссии позволяла ему реализовать талант учёного и врача. Его промедление при бегстве, собственно, и было обусловлено щепетильным желанием спасти побольше записей и препаратов.

Доктор двигался между шкафов библиотеки к выходу, закрывая нос и рот тряпицей. Покинуть здание он не успел – дверь преградил китайский мужчина лет двадцати двух. По атлетическому сложению и униформе, включавшей в себя просторные чёрные штаны и повязку с иероглифом на голове, в нём безошибочно угадывался боец ихэтуаней. Тело воина истекало по́том, однако жара, похоже, была ему безразлична. Доктор помнил, что в движении Ихэтуань практикуются упражнения по контролю над телом. Согласно народным поверьям, у некоторых их воинов от тел отскакивали лезвия и пули, но доктор ранее не видел подтвреждений подобному.

Не рассчитывая на своём шестом десятке отогнать крепко сложенного и опытного бойца силой, врач начал отступать, хотя и понимал, что сзади выхода нет. Реакции нервной системы просто так не одолеть. Через полдесятка шагов Павел Иосифович ощутил жар за спиной. Путь был отрезан. Подавшись чуть вперёд, он посмотрел на ихэтуаня. Тот стоял на одной ноге, поджав другую к спине, как некая птица, причём без рук. Похоже, это была какая-то поза из традиционной боевой гимнастики «тайцзицюань». Обеими ладонями он совершал пассы, и в такт этим движениям справа и слева от беглеца разгоралось пламя. Это уже выходило за рамки рационального познания. Павлу Иосифовичу в глаза и нос полез дым, к одежде подбирались языки пламени.

Ихэтуань встал из причудливой позы в обычную и выставил ногу вперёд. Доктор ожидал, что боец прыгнет на него и станет колотить конечностями – не зря же ихэтуаней в просторечье звали «боксёрами»). Но тот выбрал другой путь: достал из-за спины короткое бамбуковое копьё. Павел Иосифович не был склонен к приступам оцепенения от страха, однако сейчас и не пытался уклоняться, осознав, что такой боец точно не промахнётся.

«Дзоу кхай.»

Поначалу доктор не понял, откуда идёт звук. В нынешнем состоянии он готов был поверить и в явление призрака.

«Тха бу ши ни де.»

Ихэтуань развернулся, несколько мгновений смотрел в сторону выхода, а затем покинул горящее здание, двигаясь совершенно спокойно и как-то… механически, будто сломанную игрушку с шестерёнками чья-то рука направила на заданный путь.

Огонь в последующие секунды несколько ослаб.

В проходе же стоял другой китаец. На вид немного за тридцать, в жёлтом узорчатом халате, с бородой, выращенной настолько, насколько это возможно для аборигена Поднебесной (то есть, несмотря на старания, редкой). На лбу у него была закреплена бумага с иероглифом в круге.

– Русский? Русский, идём. Идём в безопасность. Я – Хенг Чжоу.

Последнюю фразу он сопроводил указанием пальцем на свою грудь. Тон у Хенг Чжоу был учительский.

На поверку китаец оказался вовсе не ихэтуанем, а членом Римо-католической миссии, в крещении его имя было Ксаверий. Монах причислял себя к ордену иезуитов, занимался математикой, астрономией, картографией, изучал традиции и быт китайцев, включая их мистические верования. Чжоу-Ксаверий спасся благодаря надетой на себя традиционной одежде и налобному талисману – «месту для души», по которому «боксёры» приняли его за своего. Как предположил доктор, бунтовщики полагали, видя их, что некий жрец конвоирует пленника.

Весь Пекин в ту ночь пылал и сотрясался воплями: «Ша! Ша! Ша!». В канавах у дорог Павел Иосифович со спутником видели тела христиан, в основном из местного населения, с выколотыми глазами и отрубленными конечностями. Некоторые молили то ли Господа, то ли проходящих, о помощи. Мальчик с изрубленной мечами спиной бился в двери, но они были заперты. К некоторым несчастным китайцы подходили сами: чтобы добить.

Доктор переживал, что, возможно, они проявили малодушие, никому не помогая в ходе бегства. Однако он знал как медик, что иногда горячку не сбить ничем. Помочь всем, особенно тяжело раненым, было невозможно, а их самих при остановке могли разглядеть пристальнее… и тогда пиши пропало.

Как выяснилось, Ксаверий был хорош не только в маскировке, но и в доскональном знании улиц. По этой причине беглецам удалось миновать патрульных. Отряды полураздетых боксёров с копьями, мечами и бамбуковыми боевыми шестами ходили так слаженно, что доктор снова вспомнил механические игрушки. Некоторые, правда, были безоружными, но опасности это явно не убавляло. Глаза у «боксёров» были остекленевшие, опытный врач опознал бы в них признаки нездоровья. Только это было безумие продуктивное, делающее свою жертву не убогой, а сверх-опасной.

Попутно Павел Иосифович с восхищением и некоторой опаской размышлял, сколько ещё козырей запас в рукавах жёлтого халата его азиатский спаситель? Всем было известно, что западные миссии были оплотом учёности и политической хитрости. За эту хитрость, впрочем, и мстили сейчас «боксёры», карая при этом правых и виноватых, но даже последних – с жестокостью, перехлёстывающей все границы.

Выйдя незадолго до рассвета на край города, Павел и Чжоу пришли к выводу, что им удобнее всего говорить на китайском. Когда опасность вроде бы миновала и беглецы остановились у ручья перевести дух, посидеть и попить, доктор спросил у учёного:

– Вы верите, что они владеют особыми навыками, мистер Чжоу?

– Теперь можно называть меня христианским именем. Что касается навыков: не просто верю. Я видел это, доктор. По-моему, и вы тоже.

Павел Иосифович пожал плечами. Скептицизм не давал ему признать, что случившееся в горящей библиотеке не было галлюцинацией. Немного подумав, он сказал, что феномен телесных упражнений «боксёров» так или иначе заслуживает всестороннего изучения.

Днём врач и учёный отсыпались, хотя и недолго – три или четыре часа. В город они, само собой, не вернулись. Приют им дала хижина – возможно, дом охотника или лесника, которого ихэтуани выгнали за действительные или мнимые симпатии к европейцам. Версия о насильственном выселении косвенно подтверждалась тем, что еды в доме не было. К счастью, у Ксаверия в суме был запасён хлеб, ячменные лепёшки и вяленое мясо, а также карты Китая и писчие принадлежности, на которые Павел Иосифович посмотрел с не меньшей отрадой, чем на еду. Записать по горячим (какой каламбур) следам случившееся было очень ценной возможностью.

Но оставаться на одном месте было чревато опасностью. Доктор поймал себя на мысли о том, что ихэтуани со своими странными способностями могут вычислить их местоположение на расстоянии. Гипотеза была откинута как ненаучная, но грызущее где-то в глубине души (доктор сомневался, что она существует) чувство страха осталось. Поговорив, решили, что нужно выйти на открытую местность и попытаться понять, кончился ли бунт.

Павел Иосифович и Хенг Чжоу не особенно целенаправленно шли по лесу, пока не услышали конское ржание, а затем – звуки падения и крики. Они бросились на шум, у самой дороги замедлив шаг и пригнувшись, дабы оглядеться, не враг ли там. К счастью, дорога была довольно узкой, аршина четыре. На большом тракте была опасность встретить бунтарей или предавшие европейцев войска королевы. Вырвавшийся из упряжи конь к моменту их прибытия скрылся вдалеке. Двухколёсная лёгкая повозка парадного вида, в которой уместились бы двое, а также поклажа, валялась в пыли на обочине.

Неудачливый возница появился не так быстро, дабы опередить вопрос Ксаверия «где водитель?», однако быстрее, чем беглецы успели исследовать повозку. Это был человек не с самым приветливым и здоровым выражением лица, однако хотя бы славянин, что доктор понял с первого взгляда. Мужчине было лет двадцать пять, соломенные волосы находились в беспорядке, щетина выдавала несколько дней без бритья. У ремня путника обнаружилась шашка казачьего образца. Одежда на нём была местного покроя, самая малопримечательная, чёрного и землистого цветов. Возможно, в такой приличные китайцы ходили только дома. Человек с клинком наготове и в странном излишней практичностью наряде вызывал подозрение – не разбойник ли он?

Взгляд парня был злобный, и Павел Иосифович через некоторое время понял, что ненависть сходится на фигуре Хенг Чжоу. Иногда незнакомец поглядывал и на самого доктора, но скорее не яростно, а с презрением.

Из ножен показалось серебристое лезвие.

От возможной расправы учёного китайца спас крик. Девичий. Все трое отвлеклись от прежних дел и мыслей, отыскивая его источник.

– Не губи! Не губи его, не испросив! Варвар! Разбойник! Я смогу говорить с ним, смогу!

Девица, пулей вылетевшая из повозки, пребывала в крайнем потрясении, едва ли не на грани припадка. Со лба и из носа её сочилась кровь. В отличие от одежды «казака», наряд девицы был абсолютно непрактичен: розоватое суконное платье с высоким воротом, туфельки «лодочками», чёрные митенки, тяжёлые серьги – вероятно, подделка под серебро. Ткань перепачкалась в грязи и копоти, как и светло-русая копна волос, сохранившая жалкое подобие очертаний светской причёски.

В девице доктор узнал Карлу Ухтомскую, временами посещавшая Миссию внебрачную дочь одного из князей соответствующего рода.

– Ты кто...? Вы кто...? – оба вопроса «казак» завершил раскатистыми выражениями, которые Ксаверий не понял, а доктора они заставили поморщиться.

Немного порывшись в закромах памяти, Павел Иосифович вспомнил, что Карла прослыла на территории миссии едва ли не фанатичкой китайской культуры. Доходило до того, что клирики намекали на ересь в голове юной особы. Доктора богословские тонкости волновали мало, и он предпочитал списывать наклонности княжны на юношеский пыл.

Когда жар ненависти слегка подостыл, все вкратце объяснились на русском об обстоятельствах своего бегства. Кроме юноши – то ли военного, то ли разбойника. Он разве что назвался Иваном – настоящее ли то было имя? Спорить с ним, единственным вооружённым человеком из четвёрки, никто не решился.

У мадмуазель Ухтомской симпатия к китайцам, как выяснилось, была взаимной. Княжна рассказала, что мелкий чиновник палаты Лифаньюань (не любовник ли? – подумал доктор) согласился вывезти её из горящего города. Но на беду лошадь оседлал, «как с неба грохнувшись», бравый русский Иван. Как понял Павел Иосифович, парню удалось прорваться через заставы, притворившись «своим» за счёт вида повозки и сокрытого капюшоном лица. Однако неумение управлять чужеземным средством передвижения подвело юношу.

Каким образом славянин, не мелькавший ни разу на сборах Миссии, оказался в Посольском квартале, было неясно. Причин его ненависти к китайцам доктор также не понял. Но расспросы были чреваты использованием юношей всё той же шашки.

Четверо путников тем не менее приняли тактическое решение держаться пока вместе. Они отдалились от дороги и готовились к ночлегу в лесу. Сменная одежда из повозки послужила походными одеялами. Доктору было радостно, что восстание хотя бы случилось летом – в мороз им бы было некуда деваться.

Первоначальный план Павла Иосифовича заключался в скорейшем достижении дружественного населённого пункта – скажем, деревни Дундинань, известной как оплот православной веры у китайцев, с предварительной разведкой на предмет наличия ихэтуаней. Однако резкое нежелание Ивана приближаться к населённым пунктам вынудило остальных корректировать план. Воин высказал желание провести в лесу больше времени, чем до утра.

Княжна Ухтомская стала протестовать, говоря (а иногда и переходя на крик), что китайцы их примут как родных, что бунт «боксёров» – лишь короткое недоразумение, и тому подобное. Доктор и учёный монах испуганно переглядывались. Если парень с шашкой был разбойником, то он мог и убить девицу, а перед этим и надругаться над ней. Однако ненависть Ивана была холодной, к истерии он, на счастье, не был склонен.

Устроив привал на живописной поляне среди лиственниц и кедров, путники принялись за поздний ужин. К счастью, помимо сумы Хенг Чжоу, немало припасов хранила повозка, украденная Иваном. За трапезой княжна Ухтомская принялась обвинять «бесчувственных и алчных европейцев» в разжигании бунта «боксёров», которым «нечего более было предпринять». Принимая во внимание действительный цинизм некоторых латинян и лютеран, доктор тем не менее ощутил неловкость, заметив, как смущается, но из вежливости не выдаёт обиды, Ксаверий. Павлу Иосифовичу пришла мысль изобрести название для душевного расстройства, при котором жертвы любят своего обидчика, в данном случае – утерявших всякое подобие человечности ихэтуаней.

Далее состоялся разговор, который изменил план действий четвёрки.

– Разве это не прекрасно – быть бессмертным? – задала вопрос Карла, почти обессилев в попытках защитить «боксёров».

В свете костра заблестели слёзы обиды.

– Я бы хотела стать бессмертной! Кто считает иначе – не лицемер ли? Не к тому ли стремятся христиане и магометанцы, только не зная, есть ли тот свет?

– Бессмертие, как же! – рявкнул Иван, – которого ради жёлтые собаки льют русскую кровь?!

– И вовсе не льют кровь, невежда! И не собаки… Ихэтуани трёх высших степеней получают бессмертие от снисходящих духов. В тех, кто постиг мудрость предков, вселяется душа бессмертного старца, живущего в тайном месте! Это называется полная неуязвимость, даочжан...

– Даоцян бу жу, – поправил княжну Хенг Чжоу.

– Ах, наконец образованный человек! Я вас недооценивала, Ханг...

Лицо Карлы стало елейным до приторности. Учёный католик пропустил ошибку в своём имени мимо ушей. Иван же оторвался от рисовых лепёшек и почти завороженно слушал княжну. Та продолжала:

– Старцы живут в горах. Благодаря снисхождению их духов ихэтуани сильны и даже неуязвимы!

Здесь у девицы всё же сработал внутренний «предохранитель»: восторг её становился опасно похож на одобрение. К воодушевлению Ивана добавилась привычная с их знакомства с доктором злоба. После малоприятного разговора Хенг Чжоу отозвал Павла Иосифовича в лесок под предлогом изучения лекарственных трав. Учёный монах поведал врачу, что легенды о горах и сидящих в них старцах действительно существуют. Поскольку они оба видели странные способности «боксёра» в горящем здании миссии, а Ксаверий – и ранее, то пришли к выводу: хотя бы из научных соображений гипотезу стоит проверить. А если бунтарей можно остановить, устранив их покровителей с парапсихическими дарованиями, игра ещё более стоила свеч. Под конец Ксаверий отметил по-китайски, что «девчонка может опознать важные детали, хотя и в целом неумна», а «парень – единственный боеспособный человек в отряде». Из этих соображений, а также общего человеколюбия (в случае с девушкой) и разумного эгоизма (что касается мужчины) учёный и врач согласились оставить их в компании. Впрочем, как они могли помешать оставшимся двоим? При этом Павел Иосифович и Хенг Чжоу договорились беседовать о важных «стратегических» вопросах на китайском. Княжна, как стало заметно у костра, знала местный язык поверхностно, а уж рубака с шашкой наверняка и подавно.

Доктор отметил про себя, что у Ксаверия типично иезуитское мышление, в том числе в довольно неодобрительном смысле. Но почему-то Павлу Иосифовичу казалось, что тот не обиделся бы и на такую коннотацию.

По подсчётам Хенг Чжоу, заканчивался последний день месяца июня. В пути их компания была почти неделю. Павлу Иосифовичу скрашивали поход дневниковые записи на привалах, исследование лекарственных трав, а также беседы с учёным монахом. Самая небезынтересная из них заключалась в следующем.

Ксаверий поведал, как в конце шестнадцатого и начале семнадцатого века просвещал китайцев его собрат по ордену Маттео Риччи (княжна, слушая эти речи, временами веселела, видимо, частично понимая содержание, да и имя ей наверняка было знакомо). Риччи откровенно приспосабливал христианскую миссию под терминологию и культуру китайцев. Поначалу это был буддизм, затем – конфуцианство. Только вот другие ордена католиков, в первую очередь доминиканцы, не зря именуемые в народе «господними псами», восстали против такой политики. Хенг Чжоу с жаром рассказывал, как они, а также францисканцы и августинцы, противостояли методам иезуитов, пока в восемнадцатом веке один из пап и вовсе не наложил на подобные практики запрещающую буллу.

Рассказывая про это, Ксаверий вытащил из-под полы плотную полоску бумаги с иероглифами, которую доктор первый раз увидел на его лбу во время погрома Миссии. Учёный пояснил, что это «скрижаль души», один из атрибутов китайской, которые запретили иезуитам. Чжоу по собственным рассказам видел свою миссию в возрождении подхода «культурной адаптации». Он считал, что даже мистические явления могут быть неисследованными законами природы, а потому некоторые виды «магии» без зазрения совести можно использовать христианам для борьбы с другими колдунами или просто для выгоды.

Доктора во время разговора осенила мысль. Он уже не раз чувствовал, как в лесу за ними кто-то крадётся. Иван в эти моменты тянулся к шашке, княжна Карла в одних случаях пугалась, в других – проявляла живой интерес к происходящему вокруг, но остальные её осаживали. Хенг Чжоу в таких ситуациях был самым спокойным. И действительно, никто на их группу не нападал. Но Павел Иосифович был почти уверен: это не животные и не случайные разбойники. Как-то он заметил в лунном свете вереницу теней, совершенно одинаковых, двигавшихся в такт друг другу. Нет, звери и лихие люди так себя не вели. Кто умел двигаться подобно механизму, врач знал с роковой июньской ночи.

При этом движение всегда шло в сторону, обратную их направлению на юго-восток. Именно там были горы старцев. А тени шли в Пекин.

Доктор в последние три дня спал болезненно, по час-два, периодически вскакивая посреди ночи. Он предполагал, что усталость, став следствием страха, в свою очередь расшатывала далеко не молодой организм, к тому же, еда у них заканчивалась. Самым противным было стирание граней между реальностью и вымыслом, что особенно тревожило привыкший к рациональным рассуждениям ум врача. Часа через четыре после полудня путники обнаружили, что у них кончилась вода. Рек неподалёку Иван не обнаружил (на разведку традиционно ходил он). Пройдя версты полторы, группа вышла к деревне, прямо за которой открывалась одна из живописных поросших лесом гор Таохушуаня.

Путешественники затаились в кустах рядом с деревней, осматривая её на предмет наличия ихэтуаней или иных врагов. Доктор предложил Ксаверию на случай, если поселение захвачено «боксёрами», притвориться своим и испросить воды. Но тут Иван с присущей ему решимостью, не взирая на протесты остальных, двинулся вперёд. Вскоре он обернулся к остальным, приглашая их к себе зовущим жестом. Селение китайцев оказалось пустым. Храма христианской конфессии здесь не было, однако на отшибе обнаружились сожжённые останки прямоугольного здания – возможно, латинской капеллы или молельного дома протестантов (очертания православного храма доктор бы узнал). Путников посетили зловещие мысли, что всех жителей могли вырезать под корень.

На центральной площади, вытоптанной за годы десятками и сотнями ног, нашлись угли костров, выложенных по форме некого иероглифа. Хотя бы костей рядом с ними не было. Следы на песке вели от деревни на северо-запад.

Жители побросали одежду (кроме, вероятно, той, что на них), бытовые приспособления, еду – у некоторых в домах ещё тлели угли и были чуть тёплыми горшки с кашей. Путники не понимали, что заставило жителей, включая женщин, стариков и детей, покинуть родное поселение?

– Нужно подкрепиться, друзья мои, – сказал доктор, – а потом подниматься и исследовать гору.

Княжна и Иван наконец-то испытали одну эмоцию одновременно. Это была радость, но у каждого – по своему поводу.

Однако подкрепиться под крышей чьего-либо дома путникам не удалось.

Китайцы возвращались в деревню. Все вместе.

.

Врач, учёный, княжна и воин смотрели на лес с высоты около тридцати саженей.

Меж деревьев тут и там появлялись фигуры местных жителей. Они стояли неподвижно и без эмоций, раз в несколько секунд делая шаги вперёд.

Среди них не было никого похожего на воина. К чужакам приближались крестьяне, причём не особенно крепкого вида. Женщины, сгорбленные старики, подростки и даже дети. С мотыгами, булавами для обмолота зерна, бамбуковыми шестами, просто камнями и палками.

Взгляд у них был совершенно пустой. Такой миссийский доктор видел у «боксёра», чуть не нанизавшего его на копьё.

Ребёнок лет семи, вооружённый шестом в свой рост длиною, подался вперёд. Эти движения марионетки также хорошо были знакомы Павлу Иосифовичу, как и остекленение глаз. Воспоминания о ночи и пожаре вызвали в носу запах горелой человечины. Прогнав дурные непродуктивные мысли, доктор осмотрел идущего на него мальчонки. В его движениях проглядывали особенности мышечных реакций взрослого мужчины. Это была не прыть казацких отроков, скачущих на коне и владеющих шашкой с четырёх лет. Их движения всё равно несли на себе печать несформированности... Здесь же ощущалось, как плотью ребёнка водит кто-то чужой.

– Вы думаете о том, о чём и я? – на китайском спросил Ксаверий.

Доктор кивнул.

Иезуит продолжил:

– Мне кажется, ими управляет кто-то не просто взрослый, а древний. До того древний, что он в своём опыте… стал несколько глуп. Может, это наш шанс?

Мальчик тем временем стал влезать на крутой склон, распорол об острый уступ ладошку, но карабкался дальше, пока механически (снова этот термин!) не упал навзничь. Он не заплакал (или что-то не дало ему заплакать), а через считанные мгновения продолжил своё восхождение, чуть сменив направление подъёма.

Другие люди ускорили шаг, замыкая гору в кольцо. – Как я полагаю, господин медик, у нас один путь? – сверху спросил Иван.

Доктор ответил утвердительно.

– Надеюсь, вы будете почтительны к старцу, и мы заключим с китайцами мир!

Поймав на себе, мягко говоря, скептические взгляды, Карла Ухтомская не стушевалась, а наоборот, приняла деланно гордый вид, чтобы все поняли – она не шутит. Тем не менее, было видно, что она перепугана: окружившие гору живые болванчики производили определённо иное впечатление, чем гордые и свободные бойцы за свободу из её фантазий.

Павел Иосифович вздохнул, понимая, что энтузиазм княжны может принести бед. Но в глубине души надеялся, что дипломатичность поможет избежать особенно горячных действий Ивана.

Хенг Чжоу шёл по тоннелю первым. В его обширной (объёмом гораздо более, чем на вид) суме обнаружились помимо прочего горелки, восходящие, вероятно, к китайской пиротехнике. Сейчас иезуит нашёл им применение как факелам. Возможно, получилось бы использовать огонь и как оружие. Павел Иосифович вспомнил, что пламя по поверьям отгоняет нечисть – однако, во-первых, в нечисть как таковую он по-прежнему не верил (все прежние странности можно объяснить научно или квазинаучно), во-вторых – уж кто-кто, а «боксёры» не боялись огня. Их хозяева, вероятно, тоже.

Трещины на стенах пещеры, похоже, были рукотворны и составляли некий орнамент, однако отличались от современных китайских иероглифов. Карла Ухтомская держалась ближе к Хенг Чжоу, точнее, к его факелу, и пыталась разглядеть узоры, коими восхищалась заочно. Пожилому доктору разглядывать их было почти невозможно, да он и не стремился.

Примерно в центре горы, как отметил Ксаверий, располагался крупный, саженей семь в каждую сторону, зал. Немолодое и испытавшее потрясений за последнюю неделю сердце доктора ухнуло, когда розоватый свет очертил посреди пещеры фигуру человека в позе медитации. Человек был истощён до крайности, суставы напоминали ножки насекомых, а редкая борода – паутину, прилипшую ко впалому животу. Глаза обитателя пещеры были умиротворённо сомкнуты. Казалось, что он парит в вершке-двух над каменным полом, но это, скорее всего, была зрительная иллюзия от игры света и теней.

Иван зашагал к сидящему телу. Он явно был настроен на насилие в адрес сидящего тела.

– Это бессмертный старец! Не смей!..

Вопль княжны оборвался сам собой. Возможно, она поняла весь абсурд беспокойства за жизнь того, кто вроде как должен быть неуязвим.

В этот момент Ксаверий опустил факел и тоже двинулся вперёд. Из-за первого обстоятельства врач не смог рассмотреть, чем закончилось наступление Ивана. Раздался свист шашки, а затем лишь ругательство: «дьявол!». Возможно, удар вышел скверный. Или кому-то из двоих было больно.

Учёный снова поднял факел. Стало видно, что за прошедшие секунды Чжоу нацепил на голову полоску бумаги с иероглифом. «Скрижаль для души».

Иезуит заговорил на китайском.

– Ты живой? Ты можешь говорить?

Ответом ему было молчание.

– Ты можешь говорить? Что вам нужно?

В тот момент доктору показалось, что стены пещеры изда́ли едва ощутимую вибрацию.

– Мне нужна жизнь.

Павел Иосифович посчитал странной такую формулировку в устах иезуита. Доктор предположил про себя, что имеется в виду желание перимирия.

– Лучше искать выход, Чжоу, – сказал врач учёному, – это всего лишь труп.

– Мне нужен выход.

– Да-да, всем нужен.

– Мне нужна жизнь!

– Чжоу, о чём вы? Что случилось?

В этот момент доктор ощутил, что китайское имя производит на него впечатление чужеродного ядовитого сгустка на языке.

– Ксаверий! Вы в порядке?! – закричал он.

Раздалось эхо, только странное, будто повторявшее его фразу на китайском. На древнем китайском.

Учёный уронил горелку, и лицо монаха-азиата исчезло из вида остальных.

– Zài zhèr yǐjīng méi yǒu tā.

Голос был вроде как Ксаверия, однако тембр его отличался. Был каким-то старым. Даже не старым – древним. Утерявшим за долгие годы изрядную долю человечности.

После этого подземные своды сотряс женский визг.

– Доктор, беги отсюда немедленно! – рявкнул Иван и толкнул Павела Иосифовича к предполагаемому выходу. Врач побежал не сразу – посмотрел на хозяина пещеры.

Розоватый свет брошенного на пол факела озарял тело «йога» снизу. Кажется, оно стало более сухим и дряхлым, нежели минуту назад, кости выдались сильнее. Глаза старца были раскрыты, в чёрных провалах искрились огоньки от горелки – или это была какая-то иллюзия.

– Пустите! Пустите! – кричала княжна, и крик сопровождал топот походных китайских туфель. Потом был едва слышимый свист воздуха и звук приземления – только где-то очень далеко. Девичий крик постепенно удалялся, угасал.

Тут доктор не выдержал и рванул к выходу.

Иван нашёл Павла Иосифовича у подножья горы. Уже сгущалась темнота. Доктор был едва жив от страха, со ссадинами на коленях и предплечьях, в порванном напрочь сюртуке, ко всему впридачу заляпанным каким-то лишайником и, возможно, помётом пещерных жителей. Похоже, последние сажени своего бегства он катился со склона кубарем, а затем провёл некоторое время в обмороке.

В руке у Ивана была сумка Ксаверия, на вид более полная, чем когда с ней ходил учёный.

– Дайте… Иван, дайте опий, снять боль.

– Нет, доктор, терпи. Вставай, мы спешим. Сума побудет у меня, тебе не стоит тащить грузы.

Лесная блокада из аборигенов испарилась начисто (что очевидно, ведь иначе доктор бы погиб, пока валялся в ужасе и забытьи). Ночью было влажно и холодно, в лесу пахло хвоей. Боль в разодранных тканях не давала покоя, однако сам факт, что они живы и на свободе, утешал доктора.

Врач и воин спустились в деревню затемно. Жители встретили их хмуро, но слишком безразлично, чтобы выглядеть угрожающе. Селение производило впечатление странно сонного и одновременно чем-то встревоженного.

Иван не доставал шашку из ножен, однако само наличие оружия являлось солидным доводом в пользу решения «не трогать длинноносых чужаков». Селяне столпились вокруг чужаков на главной площади их скромной деревушки. Человек пятьдесят. Крестьяне, женщины, старики, дети.

Пока шёл сбор жителей, солнце начало подъём, делая различимой их внешность. Хоть принято считать, что азиаты все на одно лицо, а гардероб крестьян Поднебесной однообразен, но Павел Иосифович был готов биться об заклад – он уже видел именно эти лица, фигуры, одеяния.

Жители вернулись. Морок сошёл с их разума. Но не злоба.

«Западные дьяволы, западные дьяволы» – шепталась толпа.

– Не мы дьяволы! Это ихэтуани – дьяволы! И их хозяева, старцы в пещерах!

«Они наши защитники!»

«Ты хулишь богов!»

– Что было с вами вечером, добрые люди? Почему вы вернулись из леса голодными и без памяти?

В толпе пронёсся ропот, неразборчивое многоголосие. Иван продолжил:

– Это они – ваши враги! Вы – лишь рабы для ихэтуаней!

Как молния врача пронзила очевидная мысль. Всю эту речь Иван произносил на языке Поднебесной. С ужасным акцентом, если быть педантичным – но он знал их наречие. Всегда знал, вопреки мнению учёного китайца. Слушал, вероятно, и обрывки их философских разговоров, и даже планы относительно его персоны. Однако не напал.

Толпа всё ещё роптала. В руках у некоторых показались садово-огородные инструменты.

«Неважно, кто они!»

«Они сильные!»

«Они бессмертные!»

Человек с шашкой открыл сумку иезуита. На вытоптанную площадь китайской деревни упала иссушённая голова обитателя пещеры. Доктор опасался смотреть ей в глаза. Если бы веки открылись, он мог бы пуститься наутёк или потерять контроль над телесными отправлениями.

Но бессмертный умер.

Потом им дали скудный завтрак и воды. Павел Иосифович пил её так жадно, как самый лютый гурман – элитнейший сорт вин. В деревне нашлась бабушка-лекарь, перевязавшая раны врачу и подарившая в дорогу обеззараживающие листья. Что касается опия, Иван сообщил, что выкинул его: во-первых, после того, что было в пещере, любое искажение сознания смерти подобно; во-вторых, у китайцев больно уж предвзятое отношение к этому веществу, а новых союзников лучше не злить.

На вопрос, что стало с Карлой и Хенг Чжоу, Иван ответить затруднялся. Или не хотел. Они оба поняли, что потерянных товарищей ждёт не жизнь и не смерть, а что-то иное, гораздо худшее для их души – а душу бывший миссийский доктор считал более реальным феноменом, нежели раньше.

К вечеру Иван поинтересовался значением некоторых специфических слов из китайского, в основном воинского и философского значения. Также он попросил рассказать ему о веществах, полезных в лечении и уходе за ранами. Кроме опия, конечно же.

Боевитый юноша наконец раскрыл врачу свою душу. Он оказался дезертиром из одного русского казачьего полка (но не назвал его из соображений безопасности), перебежавшим из-за любви к юной жительнице Пекина. Жених был радушно принят в отчем доме дамы сердца, ожидал свадебного торжества. Тесть и тёща оказались не чернью, а представителями Лифаньюань, хотя и с «мистическим вывихом», как было заметно по украшениям в доме. Но разве влюблённому сердцу не плевать на мелкие причуды стариков?

Ударом стал для Ивана подслушанный разговор о желании сделать русского солдата «жертвой». Сознание мигом нарисовало страшные картины поедания плоти заколотого подобно хрюшке «длинноносого варвара». Сама возлюбленная молчала: видимо, слишком боялась родительского гнева. Или обманывала жениха с самого начала? Последнюю ночь он проводил в тяжких думах, с шашкой под матрасом на втором этаже. В сознании теплилась мысль: может, жертва – это безобидный ритуал, какое-нибудь обсыпание жениха рисом? Это тоже немного задевало совесть, ведь Ваня был, как положено русскому мальчику, крещён во младенчестве, язычество стало бы отречением от веры. Любовь, страх и совесть боролись в душе дезертира.

Именно в эту тягостную ночь грянуло восстание «боксёров». Иван увидел ворота особняка распахнутыми. Родители впускали во двор голых по пояс воинов с клинками, бамбуковыми палками, мотыгами, цепями для обмолота злаков. Глаза у ихэтуаней были пустые, стеклянные.

«Не убивайте. Заберите» – кажется, так сказал с несколько жалобными нотками в голосе, дородный длинноусый отец китайской зазнобы Вани. При этом показывая в окно второго этажа.

Иван воспользовался всей сноровкой бывшего солдата, дабы перемахнуть на толстую ветвь софоры, не уронив при этом шашку, а затем – перебраться в соседний двор Посольского квартала, где так удачно обнаружился запряжённый конь с крытой повозкой. Кажется, в спину русскому лихачу тогда летели отборные китайские ругательства, по интонации было ясно, что это явно они. Потом был бешеный рывок из города, ну а что произошло дальше – доктор видел лично.

На следующее утро Иван, одолжив у кого-то из местных одежду посолиднее прежней, но также неприметную и тёмную, собрал народ на площади и произнёс пламенную речь. Он поставил себе невероятную цель: уничтожить всех бессмертных, «засевших в этих горах». Не будучи на первый взгляд особенно церковным человеком, он, тем не менее, упомянул «силу крестного знамения», а также настоятельно потребовал отказа от амулетов, связанных с ихэтуанями. Иван привёл в пример «своего товарища и молодой девушки, недавно сгубивших этим душу». Дабы не оставлять народ без защиты, воин вознамерился найти отряду полкового священника из уцелевших миссийцев. Дополнительно слушателей воодушевляла насаженная на столб голова «бессмертного».

– Юный друг, ты считаешь нужным взять меня в помощники? – спросил Павел Иосифович после того, как народ разошёлся обдумывать предложение Ивана.

– Нет, доктор. Сельский глава послал в соседнюю деревню, тебе пришлют повозку и доставят в ближайший город, где есть русские или европейцы, но нет «боксёров».

– Как думаешь, они прогонят нас из страны?

– Бессмертие человека не может быть всеобъемлющим. Мы же сами видели! Они не боги. Как я понял, в момент «нисхождения духа» колдун становится слаб... Если он не найдёт, в кого вселиться, как в того бедного учёного, если не поддаваться ему... или тому, что в нём сидит, быть может...

Кажется, метафизика слишком трудно давалась Ивану. Доктор понадеялся, что воинское искусство и трезвость ума будут присущи ему в большей степени. Они расстались, так и не узнав фамилии друг друга, но доктор считал, что оно даже к лучшему. Ваня был вне закона, и безусловно совершил не лучший поступок, но лучше уж никому не знать о нём лишнего, чтобы и враги не смогли остановить борца со злом из иного мира.

Более полугода прошло с тех странных событий, что случились в горящей библиотеке, у подножия горы, в пещере с таинственным старцем. Впечатления, помноженные на голод, жажду, постоянное недомогание в прохладном лесу, постепенно стирались в голове Павла Иосифовича, и разум его готов был войти в привычную колею здорового скептицизма медика и просто бывалого пожилого человека. Хотя, в церковь он стал наведываться несколько чаще. Пусть тонкости веры были для него пока далеки, но своими словами доктор молился, а также неотступно подавал на Литургии записки о рабе Божием воине Иоанне. Где бы он ни был, что бы ни делал (честно говоря, со временем врачу стало казаться, что юноша был разгорячён почти до стадии безумия, а его подручные аборигены – наивны и невежественны), но ихэтуани проиграли.

Русские, европейские и американские части где-то, возможно, излишне сурово, но в целом определённо справедливо, отомстили за гибель невинных, включая мучеников-христиан. Кто-то из «боксёров», вполне вероятно, сражался как бешеный пёс, не чувствуя боли, но в массе своей тела бунтарей пробивали и пули, и шашки.

Заставил доктора встрепенуться рапорт с казачьей заставы на севере Поднебесной. Это было последнее в истории сообщение о появлении ихэтуаней где-либо в населённой местности. Полковник П-ский показал бумагу Павлу Иосифовичу как медику, однако документ далее переместился, вероятно, в секретную папку штаба дальневосточных войск. Содержание отчёта было примерно следующим: Согласно посланию с заставы, казачий отряд подвергся в конце января нападению недобитых «боксёров». Казак Константин Н-в примерно в семь часов двадцать минут пополудни отошёл от костра в расположении войск, услышав «девичий голос». Через семь минут в лагере услышали вопли Н-ва, позднее он был найден едва ли не разорванным на куски, судя по характеру травм, – без применения холодного оружия; выстрелов и взрывов в тот вечер также не слышали.

Бой шёл тяжело, ихэтуани сражались, как писал атаман, «будто бесноватые» – как он предполагал, от ощущения безысходности, ведь на тот момент бунтарская скверна была вычищена из всех крупных городов объединёнными армиями Запада.

Самым же странным стало то, что принятое за «бред от долгого отсутствия женского тепла» сообщение несчастного Константина, оказалось истинным. Там действительно была девица! Если, конечно, можно было считать девицей двигавшееся, как заводная машина, тело, будто бы управляемое со стороны, очень яростно и при том беззвучно, что определённо не типично для женского, да что там – и для мужского рода.

Этой прежде красивой, русоволосой, аристократического вида особе, не нанесли вреда несколько ударов холодным железом, а также ружейные выстрелы. Одета она была не свойственным для зимы образом, под жёлтым китайским плащом заметили обрывки выцветшего розоватого платья западного покроя. На головах у фурии и её спутников мужского рода были повязки с иероглифами. Часть выживших казаков после инцидента утверждали, что нарочно «смазывали» удары, поскольку не привыкли калечить женский пол, но другие свидетели говорят иное. Несмотря на потерю тринадцати человек и ранения ещё у двадцати, бой завершился победою. В какой-то момент будто бы раскололся невидимый щит вокруг «боксёров», и злодеи полегли под дождём пуль свежепривезённой трёхлинейной 1891 года винтовки конструкции Мосина С.И., да продлит Господь его дни на земле. Порадовавшись успеху русской техники, испуганные бойцы предпочли, тем не менее, тело женщины-убийцы предать огню, поскольку им показалось, что оно, прежде сохранявшее признаки свежести, после смерти иссохло, став «пергаментного цвету», а кровь из пулевых отверстий текла «бурая и вонючая». Других же неприятелей в силу более естественной по виду кончины, просто кинули в сугроб. Исследование тела странной девицы, таким образом, не представляется возможным, однако, есть вероятность, что помощь в области душевого здоровья потребуется кому-то из вояк.

Таким образом, история ихэтуаней завершилась, похоже, навсегда. Как и двух из четверых путников, что побывали в пещере с чем-то, что не может объяснить человеческий разум. Кончилась ли история Ивана и его подручных, осталось неизвестным. И, пожалуй, узнать не выйдет. Доктору было досадно и немного страшно лишь от того факта, что искусства, которые наука в последние десятилетия яростно отвергает, вряд ли сгинули, и наверняка готовы ещё не раз проявиться на грешной Земле.